Я приехала поездом в Фермой, оставила чемодан на станции и, решив не искать наемного экипажа, пошла в Лох пешком. Ты же говорил, что от Фермой до Лоха три мили и еще миля до Килни. Опять пошел снег, и я даже обрадовалась: теперь, под снегом, Килни будет совсем другим. И действительно, длинная, по-зимнему белая аллея за воротами усадьбы смотрелась иначе, хотя и ничуть не хуже, чем летом. Я шла к мельнице и волновалась: как-то ты меня встретишь?
— Боже милостивый! — воскликнул мистер Дерензи, который и не думал скрывать своего удивления. Когда я постучала в дверь и услышала его «войдите», то подумала, что в конторе сидишь и ты, и заранее решила, что возьму себя в руки и в присутствии мистера Дерензи даже не посмотрю в твою сторону. Но тебя не было.
— Вилли… — проговорила я.
— Вилли?
Он поморщился и нахмурил лоб. На мне была коричневая меховая шляпа, которую родители подарили мне на Рождество. Я сняла ее, положила на стул и стряхнула снег с пальто.
— Я приехала к своему двоюродному брату, мистер Дерензи.
Мистер Дерензи еще сильнее наморщил лоб:
— Но Вилли здесь нет, Марианна. Видите ли, он уехал. Уже несколько месяцев назад.
— Не может быть.
— Да, да, уехал.
Я ничего не сказала. Слова застревали в горле.
— После всего, что произошло, любой бы уехал, Марианна.
— А где он, мистер Дерензи? Куда он уехал?
Он медленно покачал головой.
— Пожалуйста, скажите, мистер Дерензи.
— Никому из нас Вилли не написал ни слова. Дом в Корке продается.
В комнатке воцарилась мертвая тишина. Я смотрела на кожаные переплеты гроссбухов, на деревянные шкафчики с узкими, помеченными бирками ящиками, где хранилась картотека. В одном углу были свалены мешки, в другом лежала какая-то шестерня. Я сказала, что была у Джозефины, но ее не застала. Мистер Дерензи кивнул, и опять стало тихо. Тишина заползала в углы конторы, обволакивала шкафы, гроссбухи и бумаги, аккуратно сложенные на письменном столе. Мистер Дерензи предложил мне табаку из синей оловянной коробочки и, когда я отказалась, запустил щепотку себе в нос. Закипел чайник, стоящий в камине, на углях. Мистер Дерензи снял с полки у себя за спиной чайник для заварки и, подойдя к камину, стал заваривать чай.
— Я хорошо помню тот день, когда родился Вилли. Я знаю его всю жизнь, — сказал он.
С этими словами он повернулся ко мне, выставив свою огромную, точно у скелета (твое сравнение), челюсть и тряхнув поредевшими рыжими волосами. Чайник был старенький, на носике и крышке облупилась эмаль.
— Если оставите записку, я обязательно передам ее Вилли из рук в руки. — Эти слова прозвучали с какой-то зловещей категоричностью. Мистер Дерензи налил чай и протянул мне чашку с блюдцем в розочках.
— Как вы думаете, Джозефине известно, где он?
— Право, не знаю.
— А где Джозефина, мистер Дерензи?
— Она работает в приюте святой Фины при монастыре в Корке.
Я встала со стула, который он подставил мне рядом с камином, и подошла к окну. Небо было низкое, серое. Снег мягко падал на крыши и на булыжник, которым был выложен мельничный двор. Стрелки на зеленом циферблате показывали двадцать минут двенадцатого. Я почему-то вдруг вспомнила твои слова о том, что эти часы всегда спешат, и подумала, не встают ли они из-за снега. А что если и в самом деле большая стрелка, двигаясь вверх, остановится под тяжестью Снега? Я повернулась к мистеру Дерензи, безуспешно пытаясь заглянуть ему в глаза.