Она вернулась к постели больной, а я, в сопровождении другой монахини, вошел в маленькую комнатку, где хранились лекарства.
— Пожалуйста, — сказала монахиня таким голосом, будто полоскать рот перед посещением больных было в порядке вещей.
Я сполоснул рот и выпил воды. Когда в Килни Джозефина входила в столовую забрать грязную посуду, беседа за столом продолжалась, что бы в этот момент ни говорилось. Каждое утро она первым делом разжигала плиту, следом — камин в гостиной и только потом — камин в столовой.
— Спасибо, — сказала монахиня и отвела меня обратно в палату Джозефины. Я сел у ее кровати и первый раз внимательно посмотрел на нее. От былой красоты не осталось и следа: лицо худое — еще более худое и морщинистое, чем у меня, — к тому же из-за закрытых глаз совершенно безжизненное. Редкие седые волосы, на лбу — коричневые пятна. Однако больше всего изменились лежавшие поверх белого вышитого одеяла руки: от старости они тоже сморщились, зато потрескавшаяся от физического труда кожа разгладилась.
— Да, — сказала она, внезапно открыв глаза. — Да.
В них под пеленой усталости скрывалась прежняя нежность. Ее пальцы шевельнулись, губы слегка вздрогнули.
— К вам посетитель, Джозефина.
Глаза закрылись и через мгновение открылись снова. Она смотрела прямо перед собой, между мной и монахиней, на пустую стену напротив.
— Посетитель, — повторила сестра Пауэр, по-монашески плавным жестом указывая в мою сторону.
— Килни, — сказала Джозефина, и у нее из глаз покатились слезы. — Пресвятая Дева Мария, утешь их, — прошептала она.
Сестра Пауэр вложила четки в ее сжатые пальцы, но Джозефина этого не заметила.
— Утешь их, где бы они ни были, — Сказала она. — Утешь их.
Глаза ее снова закрылись.
— Она уснула, — сказала сестра Пауэр.
С этими словами она нажала на кнопку звонка у кровати, и через минуту в палату вошла еще одна монахиня. Попросив ее посидеть у постели умирающей, сестра Пауэр кивком головы позвала меня следовать за собой. Пройдя по коридору, мы вошли в комнату с еще одним распятием, на этот раз маленьким и черным, висевшим в простенке между окон. Помимо распятия на стене висели Сердце Христово и Божья Матерь.
— Сварю-ка я кофе, — сказала сестра Пауэр, включая в розетку электрический чайник. — Полагаю, мы правильно поступили, что дали вам знать?
— Да, конечно.
— Кофе хотите?
— Да, если можно.
Она открыла буфет, достала коробку с печеньем и расставила на своем письменном столе, среди бумаг, синие чашки и блюдца. Порывшись в буфете, она извлекла оттуда сахар и банку сгущенного молока.
— Мы не знали, посылать за вами или нет. В какой-то день она все время, не переставая, твердила ваше имя, и пришлось разыскивать вас через вашего поверенного. В Италии, должно быть, чудесно?
— Я люблю Италию.
— В приюте святой Фины, думаю, ей жилось неплохо. Там о ней отзываются с большой теплотой. Сюда они звонят каждый день.
— Приют святой Фины?
— Да, она там работала. Это приют для престарелых монахинь.
Закипел чайник. Сестра Пауэр молча заварила кофе — вообще, длинные паузы в разговоре ее нисколько не смущали.
— Пока у нее были силы, она все время молилась. Просила у Бога одного: чтобы оставшиеся в живых утешились в своем горе. И чтобы Ирландия вняла Божьему слову.
Я промолчал. Сестра Пауэр предложила мне еще печенья, но я отказался. Затем монахиня встала, и мы вернулись в палату.
— Джозефина, — тихо позвал я.
— «Вынеси этим людям по бутылке портера», — велел мне твой отец. Он ведь никогда ни о ком не забывал.
— Да, он был добрый.
— «Хочется одного, — говорила твоя мать, — Закрыть глаза и ничего не видеть». Какие только образцы обоев я ей не предлагала! А ей все было безразлично. Дом в Корке для нее не существовал.
Джозефина опять закрыла глаза и тут же их снова открыла.
— Имельда, — сказала она. — Святая Имельда.
И с этими словами умерла. Четки безжизненно повисли на ее пальцах.
Дородный седовласый священник не без чувства произнес слова заупокойной молитвы, и я подумал, что он, наверно, знал Джозефину и уважал ее за смирение и набожность. Сбившись в кучку, монахини из приюта святой Фины шептали, когда это требовалось, слова молитвы. Как только наша небольшая толпа начала расходиться, появились двое могильщиков с лопатами.
— Простите, — услышал я за спиной голос священника, повернулся и подождал, пока он со мной поравняется. — Я знаю, кто вы. Вы ведь приехали из Италии.
— Да.
— На нее снизошел покой.