Утро. Солнце серебрит листву, зажигает капли ночного дождя, оставшиеся в венчиках цветов.
Свежо. Я накидываю куртку.
Нажимаю кнопку баллончика с краской и наблюдаю, как серебристо-зеленое пятно расползается поверх черной надписи. Я управляю процессом через кольцо связи, и ворота приобретают ровный приятный цвет.
Работы на полминуты!
Закрываю краску и возвращаюсь в сад.
Выхожу в Сеть. Что за дурацкая привычка читать утренние газеты! Нет, надо бросать.
Сайт «Утро Кратоса». Статья того самого Сергея Кривина. Новая!
Сажусь за стол возле кустов сирени. Почему-то для меня очевидно, что непременно надо сесть.
Статья называется «Проклятие семьи».
«Как стало известно в редакции „Утро Кратоса“ император решил удалить из Кириополя пасынка покойного императора Даниила Данина и сына террориста Вальдо Артура Вальдо-Бронте. Причиной послужил роман Артура с его дочерью. Импульсивный и неуравновешенный сын убийцы трехсот мирных граждан, видимо, не устраивает в качестве зятя даже беспринципного Хазаровского. Интересно, что сын приговоренного к смерти государственного преступника предпочитает называться по фамилии отца, а не матери или отчима. И бесстыдно заявляет в обществе, что он сын Анри Вальдо.
Однако позицию императора тоже трудно счесть нравственной, поскольку он высылает за пределы империи своего несовершеннолетнего подопечного, за которого обязан отвечать».
Тут до меня дошло, что это я — «проклятие семьи». Императорской.
И еще мне категорически не понравилось слово «подопечный».
По ступеням крыльца спускается мой отец — государственный преступник и убийца трехсот человек Анри Вальдо. Почему из статьи кажется, что это я — убийца трехсот человек?
Перед отцом парит поднос с кофе и молочными булочками, приземляется на стол. Отец смотрит на меня.
— На тебе лица нет! Что случилось?
— Случился господин Кривин, — говорю я. — Пишет, что я «проклятие» императорской семьи.
Отец пожимает плечами.
— Ну, залепи ему еще одну пощечину.
— Если найду.
Мы с Маринкой сидим на поваленном дереве в университетском парке.
— Клянусь, я никому не говорил о нас.
Как я пережил сегодняшнее занятие — не знаю. И не знаю, чего больше боялся: сочувствия или косых взглядов. Я встречал всех улыбкой. Победной, как мне казалось. А, может быть, просто искусно сделанной маской.
— Это я проболталась, — улыбается Маринка. — Очень хотелось похвастаться.
— Похвастаться? Я же сын убийцы и проклятие семьи. Вон, что пишут!
— Да плюнь ты на этого Кривина! Он просто отомстил тебе за пощечину доступным ему способом. Ты сын самого храброго человека империи, приемный сын самого благородного и, ну, не знаю, если тебе не нравится «подопечный»… Член семьи! — нашлась она. — Самого умного. И ты унаследовал все! И еще на гитаре играешь, — она улыбнулась.
Обняла меня за шею и поцеловала в губы, и у меня окончательно закружилась голова.
Как можно быть одновременно таким несчастным и таким счастливым?
Император вернулся раньше обычного. Конечно, солнце давно село, и близнецов уложили спать, но еще час до полуночи.
Олейников как-то заметил, что народ недолюбливает Хазаровского за то, что он заставил всех вкалывать. «Даже меня!» — с некоторым удивлением добавил он.
По крайней мере, Леонид Аркадьевич не делал для себя исключений.
— Артур, пойдем на балкон чаю попьем, — сказал император.
Не то, чтобы арктический холод, но тон прохладный. На балкон, видимо, для усиления впечатления. Весна же еще! На мраморной балюстраде — капли росы. И слегка видно дыхание. А я в одной рубашке. Не бежать же за курткой, оттого что Хазаровский позвал на балкон. Не могу же я заставить ждать императора.
Леонид Аркадьевич в костюме. Ему тепло.
От чая поднимается пар.
— Думаю, ты знаешь, о чем будет разговор, — говорит император.
— Да.
— Я слушаю.
— Где-то в веках с фамилией «Кривин» случилась мутация, и из нее выпала буква «д», — начинаю я, грея руки о чашку чая.
— Угу! — улыбается Хазаровский. — Значит, относительно вашего романа с Мариной это неправда?
— Правда, — говорю я.
— Вот зачем нужна независимая пресса! Откуда еще узнаешь об отношениях своих детей?
— А то, что вы высылаете меня из Империи именно поэтому, правда? — перехожу я в наступление, хотя холод пробирает до костей, лишая желания атаковать.
Куртку бы! Или в теплую гостиную. Я тоскливо посматриваю на ярко освещенную балконную дверь и окно. Там осталась Маринка.