Фангор знал: крестьяне, что однажды едва не убили его, терпят оборотня только из страха. Страха прогневить его могущественного хозяина и, по меньшей мере, остаться без защиты. Знал — и все-таки, из-за юношеского простодушия, надеялся, будто помощь, оказанная им деревне, перевесит ненависть к оборотням.
И теперь оказалось, что надежды были напрасны. Более того, избавившись хотя бы от одного из поводов к страху, крестьяне осмелели; если не сказать — обнаглели. Завидев странные огни над грозной Башней, они быстро догадались, что к чему. Вот и пришли удостовериться… а заодно избавить себя от еще одного страха.
И даже неприятная особенность Фангора по сравнению с другими Детьми Луны, не стала для них секретом. Более того, ее крестьяне не иначе как задумали даже обратить себе на пользу. Коли оборотень мучается после каждого превращения, рассудили они, значит и превращается он с крайней неохотой. Так что вряд ли прибегнет к нечеловеческой силе, когда его будут вязать. Правда ведь?
Крестьяне не ведали, что желания Фангора может и не понадобиться. В смертельной опасности зверь способен пробудиться сам. И никакая человеческая часть оборотня, с ее разумом и страданиями, помешать тому не сможет.
Первыми с жизнью расстались два ближайших к Фангору крестьянина — те, что схватили его за плечи и за руки… неожиданно превратившиеся в могучие лапы. Затем настал черед приземистого мужика, целившего вилами в живот оборотню. Фангор дождался, когда этот дурак без всякого толку ткнет в него, а затем одним ударом выбил вилы из рук.
Затем последовал короткий прыжок — и давешний обладатель вил пал на землю, не успев ни дать деру, ни хотя бы отскочить. Остальные крестьяне бросились наутек, зачем-то побросав свои жалкие подобия оружия.
Преследовать их Фангор не стал — даром что в облике зверя мог разделаться хоть со всей деревней. Вместо этого оборотень кинулся к лесу, рванувшись через него насквозь… и к рассвету успел достичь Большого Тракта.
Там-то рано утром грязного, одетого в рваное тряпье и еле живого парня подобрал караван, шедший в Ак-Давэр. Подобрал не просто так. Хозяину каравана слабенькая, но могущая быть убедительной, колдунья посулила удачу в пути, если он бескорыстно спасет хотя бы одного человека. А поскольку разбрасываться удачей среди караванщиков могли разве что особо отчаянные безумцы, Фангора довезли бесплатно до самых ворот великого города. Да еще накормили несколько раз.
Насколько оценили такую заботу о чужом человеке высшие силы — так и останется загадкой даже для величайших из мудрецов. Впрочем, как бы то ни было, а никакое отребье, охочее до чужого добра, каравану до Ак-Давэра так и не встретилось.
2. Оборотень и воровка
«Опять пришлось уходить несолоно хлебавши!» — подумала Нарра… в то же время понимая, сколь сильно приукрасила эта фраза теперешнее ее положение.
Это для прежних вылазок воровки-неудачницы сетования подобного рода могли быть уместными. Например, после встречи со сторожевой собакой. Или когда хозяин дома, облюбованного для ночного промысла, оказывался слишком бдительным — и встречал воровку отнюдь не с распростертыми объятьями.
Тогда да: уходить стоило, и как можно быстрее. Не рассчитывая более на добычу… по крайней мере, до следующего раза. Все обстояло именно так, до тех пор пока Нарра терпеливо довольствовалась лишь домами простолюдинов.
Совсем иначе обернулся визит юной воровки в покои Наместника. Иначе настолько, что о добыче надлежало думать разве что в тысяче первую очередь, если думать вообще. Все что оставалось Нарре после обнаружения, это не «уходить ни с чем», а драпать без оглядки. Не особенно надеясь даже на извечный свет в окошке любого поборника удачи — этот пресловутый следующий раз.
Стоя на карнизе в десятке аршинов над землей и судорожно прижимаясь к холодному камню дворцовой стены, Нарра сама себе напоминала кошку, забравшуюся на дерево, дабы спастись от своры собак. Сходство с этим маленьким зверьком, расхожим любимцем детей и отшельников, придавал ей и собственный небольшой рост. А также юркость, ловкость и гибкость… не очень-то, увы, помогавшие, когда юная воровка шла на дело.
Внизу бесновалась стража, бестолково звеня оружием. В сторону Нарры полетели несколько стрел… и вдесятеро больше проклятий. Цели не достигли ни те ни другие.
Осторожно переступая вдоль карниза и шепотом умоляя капризную стерву Удачу в кои-то веки встать на ее сторону, Нарра одновременно кляла собственную бестолковость. Проявившую себя, кстати, далеко не сегодня. Ведь не глупость ли — начать лазать в чужие дома просто потому, что срезать кошели в толпе ей видите ли надоело! Что это-де скучно, однообразно и работа для детей, относить себя к коим Нарра уже считала за унижение.
Так гордыня юности отняла у воспитанницы клана Ночных Крыс удобную нишу для прокорма, даруя взамен лишь промах за промахом. И неизбежный позор, за всяким неуспехом следующий. Позор, насмешки, ироничное сюсюканье… из-за которых Нарра и решилась влезть во дворец Наместника. Проникнуть во дворец, тайком перебравшись через его ограду — и вынести одну из цацек, в коих тот жирный боров любит «выходить в народ». То есть, разгуливать по городу не иначе как в окружении целой когорты стражей и телохранителей, вооруженных до зубов.
И ведь затея-то почти удалась! Во всяком случае, потоптать ковры, устилавшие пол дворца, Нарра все же смогла. Хоть и не более того; как ни крути, а рассчитывать на успех там, где пасовали и более удачливые из собратьев по ночному ремеслу, право же, не стоило. Во всяком случае, не ей — соплячке, на большее, чем срезание кошелей, оказавшейся не способной.
Но в противном случае…
Не решись Нарра на эту вылазку, иных шансов произвести впечатление на клан у нее бы не оказалось. Жизнь юной воровки так текла бы и дальше: под насмешки других Ночных Крыс и шелест ветра в собственных же пустых карманах. Впрочем, карманы волновали Нарру все равно меньше уязвленной гордости. Ведь у членов клана принято было помогать друг другу. Помогать — и в то же время самоутверждаться за счет ближнего своего.
Так что во дворец Нарра полезла вовсе не наживы ради. Все что хотела — лишь показать, что и она чего-то стоит. Что она не дитя и не жалкая неудачница. О том же, что цена такого самоутверждения может оказаться слишком высокой, по юности лет незадачливая воровка не задумывалась.
Еще одна стрела вылетела на охоту за незваной гостьей. Стены она достигла всего в пальце от Нарры, заставив ту резко отпрянуть. Неестественно резко для столь ненадежной опоры, коей являлся дворцовый карниз. Нарра рванулась, уходя от выстрела, и одновременно заворачивая за угол стены.
Выдохнув и прислушиваясь к стуку собственного сердца, воровка осмотрелась, быстро приметив крышу ближайшего из домов. Дом действительно располагался недалеко, благо, Ак-Давэр уже много лет рос не вширь, а в вышину. В силу чего свободного места в нем оставалось с каждым годом все меньше… зато все больше находилось возможностей перемещаться по городу, даже не касаясь стопами земли.
Чтобы добраться до крыши, Нарра прибегла к самому тяжелому из предметов своего снаряжения — крепкой веревке с железным крюком. Перебросив ее через ограду и удачно зацепившись, воровка преодолела этот тончайший мостик с изяществом уличной акробатки. Стрела, призванная было остановить ее, благополучно пролетела мимо. Не помог и топор, брошенный одним из стражей в надежде перерубить веревку.
Впрочем, чаяния ее преследователей Нарру интересовали меньше всего. Тем более что кое-какие надежды не были чужды и ей самой. Так, к примеру, воровка надеялась уйти от погони, всего лишь преодолев дворцовую ограду… однако, надеялась, как видно, напрасно. Ибо цепные псы Наместника и не думали отпускать дерзкую девчонку столь легко.
Обернувшись в сторону дворца, Нарра видела, как расходятся створки широких железных ворот, и стражи в неком подобии строя выходят на улицу. А затем устремляются не иначе как к тому самому дому, на крышу которого она и находилась.
Один из преследователей тащил с собой веревку, вроде той, что помогла беглянке перебраться через ограду. Метнув крюк и зацепившись им за край крыши, страж попробовал было вскарабкаться наверх, за Наррой. И почти сумел добраться до воровки-неудачницы… не останови его нога в башмаке из мягкой кожи. Хоть и была кожа мягкой, но наступила беглянка изо всей силы — и прямиком на кисть руки, едва показавшейся у края крыши.