Даже налоги, которые вы платите государству, чтобы Аржантейя была могуча и неприступна, и те уходят в бездонные карманы всюду проникающей «шестерки», потому что все военные заказы по загадочной закономерности непременно попадают на заводы, принадлежащие кому-либо из «шестерки».
Если вас за радикальные взгляды избил полицейский, стоящий на страже интересов «шестерки», то и в этом случае вы, смывая со своего лица кровь и грязь, даете заработать братьям Падреле или их коллегам, так как акции четырех крупнейших в стране мыловаренных трестов распределены между банком Падреле и банкирским домом «Пизарро и сыновья».
В свое время всю страну облетела крылатая фраза из замечательного памфлета профессора Камилла Спуина: «Меня поражает в господине Падреле Примо не его баснословное богатство, не его железный характер, даже не его поистине необозримые деловые связи, а то, что он выработал в себе способность не улыбаться, произнося слово «демократия».
Эта фраза стоила господину Падреле одной минуты раздражения, а профессору Камиллу Спуину – всей его дальнейшей научной карьеры. Он так и кончил свою жизнь ничтожным агентом по страхованию недвижимого имущества.
Вот что обозначало «словосочетание» «Братья Падреле и К°». Старшего Падреле звали Примо, младшего – Аврелий. Примо Падреле, единолично управлявший гигантскими капиталами, принадлежавшими ему и его брату, находился в Городе Больших Жаб. Аврелий Падреле собственной своей крохотной персоной находился в интересующий нас момент в Бакбуке, в кабинете неприметного провинциального врача Стифена Попфа.
Было бы извращением истины, если бы мы сказали, что на доктора Попфа и его супругу, особенно на последнюю, горделивое заявление их удивительного гостя не произвело никакого впечатления. Нельзя вырасти в обществе, где деньги – все, и не испытать по крайней мере легкого головокружения при виде человека, ворочающего миллиардами.
Но доктор смутился в первый миг больше от неожиданности, нежели от робости и преклонения. Он был, впрочем, достаточно честен перед самим собой, чтобы признаться, что чувствовал бы себя гораздо свободнее, если бы его посетитель не был так богат.
– Как же, как же! – ответил он независимым тоном, но, пожалуй, чуть-чуть поспешнее, нежели хотел бы. – Кое-что о жизни деловых кругов доходит и до нашего Бакбука. Прошу вас, садитесь! Давно ли вы видели Томазо Магарафа?
– В день моего отъезда, – сухо ответил Падреле, привыкший, чтобы в его присутствии занимались только его персоной.
– Ради бога! – встрепенулся тогда Попф. – Вы знаете решение суда?
– Его присудили к пятитысячной неустойке.
– Но откуда же ему взять такую сумму? Он же совершенно нищий человек!
– Совершенно верно, нищий! – с удовольствием согласился Аврелий Падреле.
– И он должен сесть в тюрьму?
– Должен был бы… если бы один человек не согласился внести за него неустойку.
– Я говорил тебе, Береника! – воскликнул Попф. – Как мы все-таки непозволительно плохо судим о людях! Вам известны фамилия и адрес этого великодушного человека, сударь? Мне хотелось бы послать ему телеграмму с выражением моего восхищения.
– Известны, – ответил Падреле, упиваясь эффектом своих слов и стараясь продлить это удовольствие. – Известна фамилия, известен и адрес. Но посылать ему телеграмму, по-моему, излишне.
Он увидел недоумение, выразившееся на лицах обоих его слушателей, помедлил несколько мгновений и добавил:
– Потому что его зовут Аврелий Падреле и он находится в настоящий момент перед вами.