— Простите… Христа ради… простите, Комиссар, упущение мое, — поборов приступ, забормотал человечек.
— С трудами каждого соразмеряет Господь и воздаяние; и на долю каждого из трудящихся отлагаются венцы каждодневно, ибо ничего не скрыто от взора Его. Так нам завещано. Вам, аббат почаще бы стоило выезжать из своей обители, больше быть с народом. Тогда, глядишь, меньше ереси появилось бы в ваших краях.
— Да, да, Комиссар, ваша правда…
Продолжая разглядывать мальчишку, Комиссар говорил словно и не слыша пустых оправданий.
— А народ, он не так глуп, как хотелось бы. В массе своей он подобен муравейнику, имеющему один, общий разум. Этот разум чувствует, когда с ними обходятся плохо или вовсе пренебрегают им. Вы являетесь пастырем, аббат, хоть и не достойным, впрочем как и все мы, но все же именно на вас Господь и епископ наложили эти полномочия. А пастырь должен следить за своими овцами, иначе одна из них может отстать. Отставшего враг приведет в распутия и сгубит, как отставшую овцу похищает волк и уносит в лес и горы. А с плохим пастырем где одна, там и другая. Дело спасения нелегко, и путь к нему многопотен, утомителен, требует напряженного труда, бдения, — наконец удостоив аббата презрительным взглядом, Конрад закончил, — и довольства малым. По силе вам эти полномочия, Одо? Может, нам следует найти другого пастыря?
Инквизитор намеренно опустил сан человечка. Одного дня работы хватило, чтобы узнать какие ходят слухи в этом городке касаемо представителей святой церкви. В частности, открыто высмеивалась жадность аббата Одо, похотливость и злобливость. Конечно, всё предстояло проверить, но для опытного в подобных щекотливых делах Конрада вся картина была уже налицо, стоило только взглянуть на этого человечка. Дело осталось за доказательствами, которые на худой конец можно и сфабриковать, а дальше аббату светит такая дыра, что этот захолустный Альтдорф будет казаться ему центром мира. И дело здесь не в личной неприязни. Это работа. Возможно, некогда этот толстяк с выпученными глазами ратовал за дело Господа, но теперь, погрязнув в сытости и праздности, он бросает длинную черную тень на всех братьев своих во Христе. Этого допустить было нельзя. Пастыри Его, должны хотя бы внешне следовать тем обязанностям, кои наложил на них Всевышний.
Открытый рот Одо, по-видимому, выражал полную растерянность, и именно это явилось последней каплей, переполнившей чашу терпения комиссара. Устав от неприкрытого сумасбродства, он вышел из камеры, бросив напоследок, чтобы мальчишку не трогали, пока он лично не побеседует с ним. Для дальнейших допросов Конрад решил составить собственную комиссию.
Лишь поздней ночью комиссар перешагнул порог выделенной ему «скромной» кельи, в которой терпеливо дожидался его не менее «скромный» ужин. В пятницу, как и полагается, пища была постной, но каких только яств там не было. Овощи в различном виде и соусах, ароматное вино, свежеиспеченный хлеб и различные сладости. Монах, приставленный Конраду в услужение, пригласил его к столу, пообещав тут же принести с кухни горячее. Остановив его благородный порыв, инквизитор взял хлеб и воду, прежде понюхав и попробовав её. Остальное велел унести. Наблюдая, как суетится монах, Конрад мысленно поставил еще один минус аббату.
Вкусив хлеб и воду, Комиссар подошел к большому распятию. Здесь тоже чувствовалась излишняя и ненужная праздность. Искусно расписанный крест со спасителем на нём был установлен в специальное углубление прямо в стене. В позолоченных подсвечниках, роняя воск на алую парчу, устланную у подножья распятья, горели толстые свечи. Над всем этим витал запах свежих цветов, стоящих в вазе. Везде одно. Немногие братья могли допустить мысль, что один из первых инквизиторов прекрасно обходится без всего этого. Когда поставит его Господь пред пресветлым ликом своим, наказуя ответ держать за жизнь прожитую, Конрад смело ответит лишь за то малое, что имеет, книги, записи, любимый рабочий стол и серебряное распятие, подаренное самим папой. Хоть и грех стяжательства, но без этих вещей ему не обойтись.