– Жопы, – поправляю я Саню и тоже оборачиваюсь.
– Чего? – не понимает он. Я молчу, щурю глаза, узнавая в темноте «хрущевки».
«Оттуда стреляли? Совсем близко где-то… А если с крыш „хрущевок“ полоснут?»
От страха у меня начинается внутренний дурашливый озноб: будто кто-то наглыми руками, мучительно щекоча, моет мои внутренности. Я даже улыбаюсь от этой щекотки.
«Ничего, Санек…» – хочу сказать я – и не могу.
«Курить хочется…» – еще хочу сказать я и тоже не нахожу нужным произносить это вслух. Неожиданно сам для себя говорю:
– Мне в детстве всегда такие случаи представлялись: вот мы с отцом случайно окажемся в горящем доме, среди других людей… Или – на льдине во время ледохода… Все гибнут, а мы спасаемся. Постоянно такая ересь в голове мутилась.
– Чего, до сих пор не прошло? – интересуется Саня.
– Не знаю…
– Тяжелый случай, – резюмирует Саня, помолчав.
Ползет смена.
– Ну как? – спрашивают.
Вернувшись, без спросу выпиваю у чаевничающего дневального три глотка кипятка, у меня из рук перехватывает кружку Скворец и, отхлебнув, отдает пустую кружку дневальному. Ложусь на кровать прямо в бушлате и сразу засыпаю.
III
Утром, к моему удивлению, мы проснулись, с гоготом умылись и, ввиду отсутствия обеденных столов рассевшись по кроватям, стали есть. Мы не рванули, поднятые по тревоге, кто в чем спал, отбивать атаку бородатых чеченов, – думаю, когда ехали сюда, каждый был уверен в том, что события будут развиваться именно таким образом. Нет, мы поднялись и стали с аппетитом жрать макароны.
Завтрак приготовил боец по кличке Плохиш, назначенный поваром. Макароны с тушенкой, все как у людей. Компот.
Разбудил нас, кстати, тоже Плохиш. В шесть утра дневальный его толкнул, услышал в ответ неизменное при обращении к Плохишу и вполне добродушное «иди на хуй», после чего методично толкал его еще минуты две. Наконец Плохиш поднял свое пухлое, полтора метра в высоту, тело и издал крик. Кричит он высоко и звонко. Так, наверное, кричала бы большая, с Плохиша, мутировавшая крыса, когда б ее облили бензином и подожгли.
Плохиша все знали не первый день. Кто-то накрыл голову подушкой, кто-то выругался, кто-то засмеялся. Куцый рывком сел на кровати и, схватив из-под нее ботинок, кинул в выходящего Плохиша. Через мгновение дверь открылась, и в проеме появилось его пухлое лицо.
– Нехера спать! – сказал Плохиш, и дверь захлопнулась.
– Дурак убогий! – крикнул ему вслед Семеныч, впрочем, без особого зла. Кому другому, кто вздумал бы так орать, досталось бы, но не Плохишу, – ему прощалось.
С аппетитом поели и пошли курить.
Озябшие пацаны второй смены, с чуть припухшими от недосыпа лицами, спустились с крыши.
На второй день все как-то поприветливее показалось. И небо вроде не такое серое, и дома не такие уж жуткие. И, главное, братва рядом…
– Чем мы здесь заниматься-то будем, взводный? – спрашиваю я у Шеи, имея в виду задачи, которые поставлены перед нашим отрядом.
Шея пожимает плечами.
– Вроде комендатура тут будет, – говорит он, помолчав.
«Вот было бы забавно, если бы мы в этой школе прожили полный срок и никто б о нас не вспомнил…» – думаю.
За перекуром выяснилось, что Хасан жил в этом районе. Его почти не разрушенный дом виден из школы.
– У тебя кто из родни здесь? – спрашиваю.
– Отец.
– А у меня батя помер… Я из интернатовских, – зачем-то говорю я Хасану, в том смысле, что и без папани люди живут. – И мать меня тоже бросила, я ее даже не помню… – добавляю бодро.
Он молчит.
«Не сказал ли я бестактность?» – думаю.
«Вроде нет», – решаю сам для себя. В первую очередь потому, что Хасана явно не очень волнует биография Егора Ташевского. Егор Ташевский – это я.
Отец умер, когда мне было шесть лет.
Мы жили в двухэтажном домике на левобережной, полусельской стороне Святого Спаса.
Отец научил меня читать, писать, считать.
Я прочитал несколько тонких малохудожественных, но иллюстрированных книжек о нашествии храбрых и жестоких монголов. Очень огорчился, что нигде не упоминается Святой Спас. Русские богатыри вызвали во мне уважение.
Я исписал стену на кухне своим именем, а также именами близких: отца – «Степан», нашей собаки – «Дэзи», деда по матери – «Сергей», который жил в небольшом городке, километрах в ста от нас. Я начал писать имя нашего соседа – «Павел», – но забыл, в какую сторону направлена буква «В», и бросил.
Считать мне нравилось. Прибавлять мне нравилось больше, чем отнимать. Но умножать меньше, чем делить. Делить столбиком, аккуратно располагая цифры по разным сторонам поваленной набок буквы «Т», было увлекательным и красивым занятием.