Все было так странно! Вот она - смерть! Вот он - герой моих мальчишеских лет! А на меня изливается поток старческой ненависти к экономке. Странно, думал я, до чего же смерть старается лишить человека его человеческого достоинства.
Снизу до меня донеслись вздохи Блесны.
- Господи! Господи! Господи! - причитала она, пытаясь затворить за собой дверь в лавку. - Ну и ветрище!
Рвет на клочки!
Она поднялась вместе с Эллен. Темнело, сгущались вечерние сумерки. Старик просил не зажигать лампу, и Блесна, чиркнув спичкой, поднесла ее к стоявшей на комоде свече.
- Ну и ветрище, - сказала она. - Прямо с ног валит.
Хорошо вам, Майкл Келленен, лежите себе в теплой, уютной постельке и не надо вам, как мне, мотаться по такой погоде.
- Где же вы были? - спросил он еле слышно.
- Где была? Побираться ходила, что мне еще остается? - она засмеялась своим пронзительным, надтреснутым смехом. - Побираться ходила. Бриди должна принять конфирмацию, если желаете знать, значит, требуют с меня для нее платье. А где, по-вашему, я возьму деньги на это платье? Я и пошла к отцу Дюэну. Так и так, говорю, учительница велела купить Бриди новое платье для конфирмации, а где мне, господи помоги, взять денег на новое платье? Ну, он сразу руку в карман и сколько, вы думаете, он дал мне, голубчик? Ну, сколько, вы думаете?
- Не знаю, - прошептал Майкл.
- Полкроны он дал мне. Ну как, по-вашему, могу я купить платье за полкроны? Так я встала, голубчик, и так начистоту ему и сказала. "Больше тебе от меня ничего не будет, старая попрошайка", - заявляет он. "Ах вы так, святой отец, - говорю я, - ну раз вы так, я вас беспокоить не стану, - говорю, - а пойду прямехонько к пастору Болтону и посмотрю, не даст ли он столько, сколько мне нужно". - Она снова засмеялась. - И пошла себе прочь, голубчик, пошла прочь, а отец Дюэн - за мной, я бежать, и он бежать. "Вернись!" - кричит. Так и гнался за мной по Шендон-стрит. Смех и грех, смех и грех, господи!
Еще громче зашумел ветер, захлопал что есть силы ставнями. Пошел сильный дождь. Заплясало пламя свечи, а старая лиса затеяла яростный спор с Эллен о вере.
- Монашки? Монашки! - доносился до меня ее вопль. - Вот уж кто загоняет человека до смерти за полкроны.
- Дермонд, - тихо позвал старик; я подошел и сел возле него.
- Сегодняшний вечер, - сказал он, - вызывает в моей памяти время, когда я был мальчишкой. Ты говоришь, река разлилась?
- Разлилась.
- Вот-вот. Мне тогда было то ли шесть, то ли семь.
Нас выселили из домишки в Данманвее. Ты меня слышишь?
- Да, да.
- Пришлось тащиться в город, чтобы снять комнатенку на нас троих: бабушку, мать и меня. Чудно, никогда мне это не вспоминалось - вот только нынче. В Данманвее с нами жил старик. Но он сюда не пошел. Все бродил вокруг остатков нашего дома, после того как его развалили солдаты. Четыре месяца. Пока не настали холода.
- А потом?
- Потом ему стало тоскливо и одиноко и он решил идти к нам, но не знал, как нас найти. Он не говорил поанглийски. Пустился в путь - тридцать миль с гаком пешком. Был он совсем дряхлый, шел три дня. Ну, а сюда пришел вечером, когда уже стемнело. На реке было половодье, лил дождь, ветер бушевал - вот как сейчас.
Он стал расспрашивать о нас, Келлененах, редких прохожих, но никто, естественно, даже имени такого не слыхал. Вода доходила ему до колен, ветер хлестал со всех сторон. И что же он тогда сделал? Шел из улицы в улицу и кричал по-ирландски, и, как ты думаешь, кого оп призывал?
- Не знаю. Наверно, призывал вас.
- Он призывал - по-ирландски, разумеется, - проклятия на бога (его голос перешел в тихий-тихий шепот) за то, что тот насылает наводнения и ветры, и призывал проклятия бога на нас, Келлененов, за то, что мы сошли со своей земли.
- И вы его услышали?
- Бабка моя услышала. Она была слепая, а слышала чуть ли не чужие мысли. Запрокинула голову и сказала:
"Это голос Донала, дудочника О'Лири!" Мать побежала вниз и привела его, полумертвого. Он кричал ужо битых два часа. Потом он прожил с нами еще лет шесть...
Обе женщины ушли вниз, и, когда я спустился, чтобы позвать к нему Эллен, они продолжали свою перепалку.
- Вот погоди, умрешь, - говорила Эллен, - и душа твоя полетит, словно птица, на суд к престолу господню.
- Вот погоди, умрешь, - говорила Блесна, сплевывая на пол, - и зароют тебя в землю, и ни отец Дюэн, ни пастор Болтон даже мизинчика твоего не сумеют воскресить.
Было что-то около двух, когда Майкл умер. Примерно за час до того загремели выстрелы: кто-то бил из засады, и, когда ветер дул в нашу сторону, выстрелы отдавали так, будто палили у нас в комнате. А потом началась перестр-елка, и мы слышали ее, как если бы находились рядом, - и ружье снайпера, и стрекот пулемета. Майкл ле-.
жал в глубоком забытьи. Внезапно он очнулся и сел: ему было все труднее и труднее дышать, лицо сделалось пунцовым, и, прежде чем я подоспел, он встал с постели.
Я подхватил его на руки, но он, задыхаясь, стал яростно вырываться, губы его потемнели, язык вывалился. Потом он все-таки оттолкнул меня и добрался до окна. Распахнул его настежь и, хватаясь обеими руками за горло, упал на подоконник. Я бросился к нему и услышал его предсмертный вздох. Эллен, опустившись на колени, начала читать "De Profimdis"; от резкого порыва ветра загасла свеча. Но она не прерывала молитвы, и темнота заполнилась шумом грозы, перестуком задуваемых в комнату дождевых капель, треском ружья - все разрослось в нечто ужасное, чуждое, жестокое - и ее испуганным, пронзительным голосом, творящим последнюю молитву.
- Если ты, господи, будешь замечать беззаконие, - господи! кто устоит?