Он продолжался до рассвета: его видело солнце, когда спускалось на ночной отдых, сейчас оно наблюдает танцующих, поднимаясь над африканской землей.
Наплыв гостей, бессонная, но веселая ночь с танцами, песнями и разговорами, нарочито уводящими собеседников от повседневных забот, — все это осталось позади с первыми лучами солнца. Окитоленга, проводив родных и знакомых, побрел к манговому дереву и, стоя под его зеленой, плотной кроной, почувствовал крайнее утомление. Лег на землю, положив голову на обнажённый корень. Он не заметил, как и заснул. Встал, когда солнце стояло высоко. Окитоленга все думал о сыне — и там, на вечеринке, и сейчас, после отдыха. Уже взрослым сынишка предстал перед ним даже во сне. «Вот я и провел ночь со своим сыном, — размышлял счастливый отец. — Долго еще ждать помощника... Труднее всего придется супруге и особенно первые два года, когда мать кормит ребенка грудью и носит его на своей спине. Надо чаще ходить на охоту, на рыбалку, да и поле требует ухода. Растет семья — прибавляется хлопот. Да, а как же назвать новорожденного? Конечно, Патрисом, в честь деда, моего отца, сподвижника Нгонго Лютете. Мальчик не будет в обиде...»
Он бы размышлял, наверное, долго-долго, если бы не подошедшая к нему мама Онема. Она была непременной участницей женских сборищ в деревне и последние лет пятьдесят присутствовала при всех родах. Жила она одиночкой — муж скончался рано, а детей у нее не было. Жалкая хижина мамы Онемы, открытая всем ветрам и ливням, часто пустовала, ибо ее обитательница в силу добровольно избранной профессии дни и ночи проводила в чужих семьях. Ее знали все. Она умела и врачевать: склянки со снадобьем висели у нее на пояске. Увлекалась в молодости охотой. Храбрость ее удивляла мужчин. Она не ведала страха: могла с луком и колчаном стрел отправиться в джунгли на неделю. В лесу мама Онема находила все, что необходимо для пропитания. Хижина ее была полна лечебных трав и банок с приготовленными снадобьями. Ее никто не звал — она сама приходила в нужный момент к больному и врачевала его. При родах — незаменимый человек, и странно было бы, если б кто-то посмел появиться на свет божий в ее отсутствие. Без нее немыслимы были и похороны. Недаром же ее все величали мамой, мамой Онемой...
Босая, в длинной юбке, с обнаженной грудью, с палкой в руке, она походила на колдунью. Окитоленга встал: мама Онема не любила тех, кто с ней разговаривал сидя или лежа.
— Построил бы ты себе новую хижину, — бросила ни с того ни с сего мама Онема, тыча палкой около ног Окитоленги. — Шел бы в лес. В деревне тебе делать нечего. Пойду и я посплю...
И на том спасибо, мама Онема!
Мама Онема выпроваживала Окитоленгу из деревни, давая этим понять, что все заботы она берет на себя и мужчине тут делать пока нечего. Ни слова не сказала и о ребенке: не положено. Потом, спустя неделю-другую, о нем станут говорить намеками. Когда получит имя — другое дело. Остается одно — молчать. Терпение и выдержка — отличительные черты характера батетела. Эти качества давали о себе знать во время наездов бельгийских властей. Им хочется точно узнать, сколько жителей в деревне, сколько у них домашнего скота, чем засеяны поля, как много убито слонов, где находятся бивни, кто изготовляет фетиши, что они означают и кто и когда им поклоняется. Какие-то сведения просачивались к колонизаторам, но у них полного представления о жизни и быте батетела не было и быть не могло. Африканец привык скрывать от непрошеного гостя решительно все. При допросах он не называл своего имени, прикидывался, что не знает свой день рождения, не знает, кто его мать и отец, отказывался указать путь в соседнюю деревню. Слова «не знаю», «не понимаю» играли роль оборонительного сооружения, за пределы которого не мог проникнуть дотошный служащий колониальной администрации. Такая тактика африканцев снискала им незавидную репутацию в глазах просвещенных эксплуататоров: что думать о человеке, который даже имени своего не знает? Примитивизм, отсталость! А тоже ведь помышляют о свободе и независимости! Дети, несмышленые дети! Куда им до цивилизованных народов! Им еще надо тысячу лет торчать в своих лесах...