Мне всякий раз хочется сцеловать с его губ раздражение и беззлобную едкость.
Я всякий раз одёргиваю себя.
Во мне какая-то непривычная лёгкость, будто мне всё на свете по плечу; болит шея, но это, право, такая малость! Пусть – пожжёт и перестанет, это не похоже на приступ, так, напоминание о себе. Меня почти даже не тошнит от мысли об этом.
Дорога до его дома оказывается быстрой: прохладно, я в тонком пальто зябну, прячу пальцы в рукава и невольно ускоряю шаг, так что уже через несколько минут прислоняюсь лбом к двери и коротко стучу. Костяшки вспыхивают болью, я невольно охаю, трясу рукой, будто это поможет избавиться от неприятного саднящего чувства. И где я мог так удариться? Правильно Снейп говорит: «Твоя, Поттер, неуклюжесть меня восхищает – ей нет равных».
Он открывает мне дверь и сразу уходит; я пару секунд зачарованно пялюсь на его худую спину, обтянутую чёрной водолазкой, а потом всё же переступаю порог… и, разумеется, спотыкаюсь.
– Поттер, подними стойку для обуви! – кричит Снейп из гостиной, пока я, оглушённый произведённым мной шумом, неловко барахтаюсь в своих кроссовках и его строгих, начищенных до блеска туфлях. Тело меня подводит: встать удаётся не сразу, я путаюсь в шнурках. Кое-как привожу в порядок стойку, расставляю обувь… Палец замирает на гладкой коже его ботинок, ласкает – и я, понимая, что творю, отдёргиваю ладонь. Так, Гарри, это уже попахивает психическим расстройством. Стягиваю кеды – лёгкие, слишком лёгкие для такой погоды, – почти на цыпочках прохожу в гостиную… Снейп сидит на диване спиной ко мне; я вижу только затылок, но мне до жути легко представить, что на носу его – нелепые очки, а в руках – раскрытая на середине книга. Не оборачиваясь, он задумчиво произносит:
– Я и не знаю, дождусь ли дня, за который ты ни разу не споткнёшься обо что-то. Ты ходячее несчастье, зна…
Вот теперь он оборачивается. И почему-то замолкает на полуслове. Чёрные брови ползут вверх. Медленно, как он делает всегда, если сердится или волнуется, Снейп откладывает книгу в сторону. Снимает очки. Встаёт с дивана. Приближается ко мне – я замираю, как кролик перед удавом, опьянённый его запахом. Жёсткие пальцы сжимают мой подбородок, вынуждают зачем-то повернуть голову вправо и влево. Очень тихо он спрашивает, так резко переходя на официальный тон, что я даже теряюсь:
– Вы кубарем катились по лестнице, мистер Поттер?
– О чём вы, сэр? – я удивлённо улыбаюсь. Выражение его лица я расшифровать не успеваю – эмоция мелькает на секунду и исчезает. Снейп протягивает руку, но не касается моего лица, только настойчиво повторяет:
– Вы упали с лестницы? Врезались в стену? С вашим везением могло случиться что угодно.
– Профессор, – осторожно начинаю я, отводя его руку и позволяя себе на краткое мгновение сжать его пальцы, – мне кажется, вы сегодня устали, и…
– Не смей играть со мной в эти игры, мальчишка! – он вспыхивает легко, как спичка, и без причины, раздражённо прищуривает глаза. Вскидывается – хищник перед броском. – Хватит валять дурака! Что с твоим лицом?
– Да не понимаю я, о чём вы говорите! – я не хочу кричать, но почти ору это; нижняя губа отдаётся болью, начинает печь, горячее и тёплое ползёт по подбородку. Я автоматически прижимаю ладонь ко рту.
Когда я убираю её, на тыльной стороне остаётся отчётливый кровавый поцелуй.
– Что, чёрт возьми… – мне кажется, я готов осесть оземь, но Снейп не позволяет мне даже этого; вздёргивает за плечи, тащит куда-то, чертыхаясь сквозь зубы, я – кукла, перебирающая ногами, но больше мешающая, чем помогающая – глупо пялюсь в его плечо, от чёрной ткани в глазах начинает рябить. Он подталкивает меня к раковине, становясь позади; высокий, выше на голову, и очень злой… хватает за подбородок, заставляя привстать на цыпочки, отрывисто приказывает:
– В зеркало!
Человеком в отражении не могу быть я. Я – Гарри Поттер, всего лишь Гарри Поттер, двадцатилетний студент ничем не примечательной внешности.
Там, по ту сторону стекла, замирает растрёпанный молодой человек; глаза у него тёмно-серые, почти чёрные.
Его скулы и подбородок – сплошь краска уродливо застывшей крови; из лопнувшей нижней губы ещё тянется тоненькая красная ниточка, засохшие чешуйки в уголках рта кажутся пурпурными.
Отражение подмигивает мне, и я отшатываюсь. Снейп придерживает меня за плечо, глядя в зеркало, и холодно, с явной угрозой в голосе, спрашивает:
– Теперь ты соизволишь объяснить мне это?
Я смотрю на то, как его напряжённые пальцы белеют на моём плече. На то, как встревоженный и разозлённый взгляд выжигает стекло. На то, как скалится – почему, почему он этого не видит?! – зеркальный двойник. Жмурюсь. Прислушиваюсь к себе. Что-то… рыжие волосы, синие глаза… сжатые кулаки… уходящая Гермиона… куда она идёт? почему я не иду с ней? торопливые шаги… нервное напряжение… дрожь пальцев… под ложечкой сосёт – случится что-то непоправимое… но что? ближе, ближе… отвращение… «ты теперь со Снейпом?»
Шею обжигает болью.
– Поттер! – меня встряхивают, как тряпичную куклу, и я едва не впечатываюсь в зеркало лбом. – Хватит играть в кисейную барышню, чёрт бы тебя побрал! Что случилось?
Неудобно. Я разворачиваюсь в стальной хватке, боясь посмотреть в зеркало снова, заглядываю в чёрные глаза Снейпа и испуганно, как ребёнок, потерявшийся в лесу, выдыхаю:
– Я не… я не помню.
Его лицо застывает восковой маской. Снейп молчит. Держит меня за подбородок – от прикосновения пальцев глупое тело выламывает сладкой болью, но я не смею сказать ему об этом, – хмурит брови. Едва заметно шевелит губами. И неожиданно осторожно, словно извиняясь за прежнюю грубость хватки, проводит ладонью по моим губам. Глухо выговаривает:
– Для начала нужно разобраться с этим.
Я не морщусь, когда он щедро льёт на мои губы перекись, обеззараживая рану, и стараюсь не дёргаться, когда он стирает кровь мокрым платком; я держу голову подчёркнуто ровно, крепко-крепко сжимаю пальцами бортик ванной… Снейп сосредоточен и внимателен, ему некогда отвлекаться на меня – наверное, потому он забывается, подаётся вперёд, устраиваясь между моих бёдер. Высокий, белокожий. Даже не худой – тощий в этой своей водолазке, льнущей к телу. Мне кажется, если я осмелюсь дотронуться до тонкой чёрной ткани, под подушечками пальцев отпечатываются бугристые рифы рёбер. Но я, конечно, не осмеливаюсь, только судорожно втягиваю воздух сквозь зубы, когда он наклеивает пластырь на мою нижнюю губу: она пульсирует глухой болью, пугающей, страшной, невесть откуда взявшейся болью.
И боль эта отдаётся жжением в шее.
– Профессор… – слово падает с губ тяжело и грузно; я будто потерял право на это обращение. Смотрю в сторону. Плитка под взглядом вот-вот расплавится. Снейп – в одной руке круглобокий флакон, в другой окровавленный платок – отстраняется и сухо бросает:
– Я слушаю.
В его тоне – откровенное предупреждение; он слишком сердит на меня (или на кого-то ещё), чтобы вновь положить ладонь мне на макушку, обнять меня или… или… я яростно мотаю головой и вспыхиваю под его насмешливым взглядом. А потом неловко, путаясь в словах, бормочу:
– Мне кажется… что-то произошло.
– Какая наблюдательность, Поттер! – усмешка приподнимает уголки его губ, и Снейп, чуть помедлив, осторожно ставит флакон на полочку над раковиной: аккуратный, собранный, держащий себя в руках. Контролирующий ситуацию намного лучше меня. Я до спазма в горле завидую этому его умению.
– Нет, вы не поняли, – я только сейчас рискую поднять на него глаза – всего на секунду, но этого хватает, чтобы снова смутиться и растерять остатки мужества. Поворачиваю голову. Прикасаюсь к шее – ранки давно нет, но я могу отыскать её с закрытыми глазами, слишком хорошо помню, как она разрасталась вот тут, под ухом… скольжу ниже, веду дорожку пальцами. И, добираясь до ключицы, застываю: здесь, под костью, на несколько дюймов ниже положенного, замер плотный бугорок.