Из-за этого непреодолимого соблазна я стал совершенно безвольным человеком, от меня не осталось ничего кроме двух умоляющих, покорных и потерянных рук, протянутых к этой капле, предмету моих желаний. Этот унизительный зов проник в мою кровь, дошел до самого мозга костей, и породил в моей душе постоянную тревогу. Что будет, если жидкость закончится? Меня охватывало бешенство в тысячу раз более сильное, чем желание самки, сотрясающее тело быка. Удары кнута неистово обрушивались на меня.
Я вспомнил о Дамиане, бродящем по кладбищам, точно летучая мышь-вампир, в поисках этих проклятых капель. Какое безумие! Я понял тайну его сумасшедшего взгляда, когда он стоял перед мной, последний раз, неподвижно уставившись на склянку с этой жидкостью, которую я держал в руке. Глаза его буквально вылезли из орбит.
Нет, я никак не мог побороть в себе эту опустошающую страсть. Я, точно автомат, направился к склянке, наполнил шприц и вколол его себе в вену, дрожа от опьянения. Спустя десять минут я устроился перед аппаратом, я нажимал на кнопки, чтобы вновь погрузиться в сладостное бессознание. На этот раз настоящие кнуты полосовали мою голую спину, когда я с десятками других рабов вращал давильный камень маслодавильни. Когда, как и почему меня привели на это место? И в каком веке это происходило? Кто был этот хозяин, одетый в расшитые золотом одежды, который, ходя промеж нами лупил меня по спине с криком: "Работай, собака!".
Господи! Вот я больше не человек. Я бык с завязанными глазами; я реву как бык, хожу на четырех лапах, у меня есть копыта, я ем сено; у меня толстая шкура, все мои ощущения притуплены; для меня почти нет разницы между ударами кнута и ударами палкой. Мои заботы ограничены: есть, пить и обеспечивать продолжение рода, каким бы он ни был. В моей памяти ничего не задерживается, я не помню, как выглядят мои отпрыски, я не радуюсь и не печалюсь; и когда я голоден, максимум, что я могу сделать, - это наесться досыта. Наевшись вволю, я сплю и всегда глубоко. Никто из вас не спал сном быка. Если бы вы однажды испытали это, то вам захотелось бы стать похожими на меня. Это уникальная в своем роде вещь, этот сон, в котором словно превращаешься в каменную глыбу. Наши сердца дрожат при мысли о быке, которого режут, но это не так больно, как себе представляют: зубная боль порой мучит куда больше.
То, что я испытал как ощущение вокруг моей шеи, когда меня обезглавливали, был смягченной и такой короткой болью; и после все было кончено. Нет, ничто никогда не кончается в этом мире. И вот я снова живой. На этот раз я уже больше не бык; я даже не знаю, чем я в точности являюсь. Я знаю только, что я нахожусь в густом лесу, здесь растут огромные деревья, а земля покрыта болотами. Болота, болота повсюду. Вокруг меня нет никакого шума, кроме завывания ветра. Идут проливные дожди, воздух точно заплесневел от сырости. Вода в болотах теплая; время от времени на ее поверхности появляются пузыри фосфорицирующего газа; листья деревьев имеют странные формы, похожие на съежившиеся листья папоротника; полное отсутствие живых существ. Вокруг меня не происходит ничего примечательного. Время течет медленно, медленно; можно подумать, что его вообще не существует. Я ощущаю в себе ужасное чувство пустоты.
Должно быть, прошли сотни и сотни лет, поскольку занавес из облаков вновь скрыл все зрелище, сообщая о конце опыта. Я начал приходить в себя, осознавая, что нахожусь в лаборатории Дамиана. Прошло полчаса. Удивительный необычайный опыт!
* * *
Я отошел от аппарата и принялся записывать свои ощущения; я задыхался, боясь забыть то, что я видел. Я хотел сохранить каждую минуту, прожитую в этом фантастическом мире. Пока я писал, краем глаза я заметил, что в склянка с жидкостью уже наполовину пуста. Еще одна деталь повергла меня в ужас: оставшаяся жидкость изменила цвет: из голубой она стала зеленой. К тому же изменился не только цвет, но и запах: он больше не походил на запах чеснока. Слишком поздно: теперь я никогда уже не узнаю формулу раствора: поскольку этот раствор превратился в какой-то состав, который, несомненно, не обладал теми же качествами. Меня охватил ужас при мысли о том, что жидкость утратила свои свойства, что она больше не может действовать, как раньше на мозг и что возвращение в этот волшебный мир, который я узнал, отныне больше невозможно.
Вероятно, что оставшиеся годы я проведу пленником рушащегося мира! Никакого выхода! Никакого средства для того, чтобы убежать из этого плотного мира. Вероятно, я не смогу больше парить вне времени и пространства. Я был не в силах смириться с этой очевидностью. Я поторопился наполнить шприц и впрыснуть его содержимое себе в руку. Я хотел до конца убедиться в этом.
* * *
Это был последний лист воспоминаний, написанных рукой доктора Дауда. Несколькими часами позже, его нашли мертвым в лаборатории Дамиана. Лаборатория загорелось из-за неизвестно откуда взявшейся электрической искры. Все аппараты загорелись, от них остались только обгоревшие остовы. Судебный эксперт, который осмотрел то, что оставалось от сгоревших предметов, отметил в своем рапорте "странный" характер воспоминаний доктора Дауда.
- Что вы имеете в виду под словом "странный"? - спросил его помощник прокурора.
- Все то, что он пишет о шишковидной железе, - ответил тот в некотором смущении, - о жизненной силе почек, о клетках зародыша, о железах паука и об эктомицине, может быть и правда с научной точки зрения, но...
- Но что?
- Но все это кажется безрассудным. Можете ли Вы представить себе, что Вы могли бы жить вечно?
- Да, это безрассудно, ответил тот, потрясенный, еле слышно, - это просто сумасшествие.
И, продолжив еще тише, он прибавил:
- Но, в конце концов, что знаем мы здесь, в этом бренном мире? Вся наша жизнь представляет только несколько лет времени, которое не имеет ни начала, ни конца. И что представляем мы по отношению к возрасту мира, чтобы претендовать на знание всех вещей? Ведь мир так загадочен! Так загадочен!