Анн спустилась до выложенного плоскими камнями колодезного бассейна, со вздохом зачерпнула воды. Красиво когда-то борт выложили. В городе такой кладки не увидишь. Чужая. Чуждая. Как и сам Хеллиш.
Тишина и тьма подступили вплотную. Слабый свет, падающий сверху, чуть слышные звуки болтовни разбойников, лишь оттеняли близость скальной тьмы. Накатывала печаль.
— Да я понимаю что чужая, — прошептала Анн. — И что никогда своей не стану, тоже понимаю. Шумлю, гажу, хоть по мелкому, но все равно гажу. Но что делать? Идти-то мне некуда. Плохая я соседка, всё верно. Вы уж простите.
Обращаться непонятно к кому, видимо, прямо к Темноте — заведомое нездоровье человеческой головы. Хотя в разбойничьей шайке со здоровой головой делать нечего, сюда здоровых не принимают.
Анн вздохнула еще разок, взяла ведро и пошла к ступеням. Пусть уж как-то решается поскорее, ждать невмочь.
Наполовину поднялась — ступени неспешно кружили, хороводя вдоль шахтного провала. А вот и шаги навстречу, тихие, вкрадчивые, хотя и не особо легкие. Понятно. Вот и началось.
Анн-Медхен поставила ведро. Даже с некоторым облегчением поставила.
Пролепетала, неопределенно играя лицом:
— Ты что? Зачем? Парни разозлятся.
Улыбка Тихого почему-то аж засверкала в полутьме. Хотя зубы у упыря не белые, скорее, уж наоборот. А сейчас сияют.
— Даже не пикнут парни, — упырь сходу притиснул маленькую фрау к стене, за задницу схватил. Анн ужаснулась — сейчас тискать начнет, мигом пистолет натискает…
…Нет, за ягодицу тиснул, и сразу разворачивать начал. Поджимает нетерпенье пылкого мужчину. Опять к провалу шахты нагибает. Пробормотал в опьяненной спешке:
— Они-то не шумнут. А ты? Орать, стонать, умолять будешь? Или внезапно онемела? Ты же догадливая.
— Да о чем мне умолять? Только и думаю, что сейчас мне платье дорвешь. Дай хоть сниму, — Анн завозилась, делая вид что пытается снять платье, одновременно горяча «клиента» задом.
— Ш-шшш! Замри, не играй. Я твой страх хочу. Бойся, подстилка дойчевская! Голос подай! Или сразу столкну, да сверху на тебя передерну.
— Да зачем сталкивать⁈ — заскулила Анн. — Я же сладенькая как мед. Я все могу. У меня рот горячий. Хочешь? Ты же даже не пробовал.
Смеялся, гад, прямо в ухо, запахом шнапса, жратвы и гнили обдавал:
— Вот, упрашивай, упрашивай.
Вот же жаб проклятый, болотный: и напряжен предельно, а даже под юбку не лезет, так елозит, знает, что сам на грани, силы рассчитывает, спешить не хочет.
Жертва в отчаянии (боги видят — в совершенно непритворном) обхватила сама себя руками, ждала момента, лепетала:
— Не убивай! Все что хочешь буду делать, на коленях ползать, вылизывать. Ну куда тебе спешить? Где ты еще такую сладкую найдешь? Попробуй, ахнешь.
Тьма дна колодца покачивалась, ползла наверх, весь мир заполняя, ступенек уже и не видно, висит на краю бывшая медицинен-сестра, лапы хищника только и удерживают, а он тихонько подталкивает, подталкивает. Этакое либен-либен прямо сквозь одежду, иной услады ему почти и не надо. И ничего уже не сделаешь, хотя и наготове была, боги, хоть какой шанс мизерный дайте, чтоб вам…
— Ладно… — убийца качнул чуть назад, дал обрести равновесие. — Давай, пробуй…
— А?
— Ноги мне целуй. Моли меня. Хорошо умолять будешь, выше позволю облизать. Чего замерла? Ну⁈
Да как тут не замереть, если даже что он говорит почти непонятно: во рту слюни, гной и похоть густо булькают. У, гангреноз ходячий!
Но отпустил. Самого аж подергивает, колени его сами собой раздвигаются, штаны вспучились. Вот хороша ты, прекрасная Медхен: этак неистово тебя еще никто не хотел, жаль что недолгий поклонник, вот прям до леденящего ужаса недолгий.
Анн рухнула на колени — со ступеньки пониже безумный Тихий казался истинным великаном — смутной башкой в блеклость далекого и спасительного дневного света уходящий.
— Пожалей, хозяин! Всё сделаю! Всё!
Да, но как это «всё» сейчас сделаешь? Плакала, трясла Анн стиснутыми молящими ладонями, кончик рукояти скальпеля пальцами уже прихвачен, сам инструмент ждет за черным от грязи бинтом. Всё не заживала окончательно рука у Медхен-грязнули, очень благоразумно не заживала, ждал своего мига скальпель. И пистолет всего в двух движеньях. Всё у разбойницы есть, удачи нет. С пистолетом не успеть, скальпель… отсюда им не дотянуться, Тихий же только и ждет. Столкнет, как цизеля новорожденного. Но может соблазниться, даст облобызать…
Анн сделала самое соблазнительное лицо, слезы драгоценно засверкали — истинное украшение для понимающих маньяков. Куда там до такой прелести всем этим дамочкам замковым, тут уж ничего не экономишь, иного шанса не будет…