Верн прошел вдоль грядок. К сожалению, он не знал, как должны выглядеть настоящие картофельные плантации — на элитных фермах бывать не доводилось. Но явно не дикие эти кусты. Огород невелик, значит, людей немного.
— Ворье! Графители! — злобно сказали за спиной.
Верн стремительно обернулся, готовя копье и вскидывая «курц-курц». Как смогли подкрасться⁈
Никого…
Простор склонов, мерцающая под уже всплывшими лунами озерная гладь, оранжевое пятнышко костра — довольно близкое.
— Фертись-фертись, форюга. Мамке фсе скажу. Раздафит как клофа, тогда не пофертишься!
Верн обернулся еще резче, уже подозревая, что никого не увидит.
Верно: трава, зловеще замершие кустики картофеля, изломанная черта горного обрыва вдалеке…
— Фо, обофрался? — мстительно поинтересовался голос — довольно невнятный, с шепелявостью и странной манерой произношения, но при этом тонкий, не очень-то магический. Хотя кто его знает, как маги должны говорить. Вон — научный специалист имеет легкие магические способности, а тон у него… абсолютно не командный, несерьезный.
— Как тут не обосрешься? Неожиданно же, — пробормотал Верн. — Послушайте, тут недоразумение. Весьма прискорбное. Мои товарищи ничего не понимают в картофеле и его выращивании. Увидели, обрадовались, нахватали. Думали что дикий, ничейный.
— Картофка и ничейная⁈ Фот сказанул! Брехать нуфно уметь, — наставительно сказал шепеляво-гнусавый картофелевод.
— Да не растет у нас картофель. Редкость он. Откуда простым солдатам хитрости знать? Ошиблись.
— Нифиго, мамка фас жифо выучит. Фрицы прокляфые.
— Почему Фрицы? — растерялся Верн. — Меня вовсе не Фриц зовут. У нас в отряде Фрицев вообще нет.
— Фрете и нагло отмазыфаетесь, — не очень уверенно парировал голос. — Как же не фриц, раз картоху форуешь и огнефстрелом грозишь? Гофнюк!
Верн сунул «курц-курц» за ремень:
— Это я немного испугался. И вообще мы виноваты. Готовы за картофель заплатить. По столичным расценкам. Полновесным эстерштайнским серебром.
— Серефром⁈ Да видал я фаше серефро… — сердитый шепелявец употребил несколько слов, точного значения которых обер-фенрих не знал. Но догадаться вполне мог. Вообще складывалось впечатление, что за спиной не злобный карлик-маг и не сказочный картофельный цверг, а ребенок. Пусть и откровенно магический.
— Послушайте, я признаю вину. Можем мы как-то возместить ущерб? Просто скажите, каким образом.
— Каким-каким, да никаким. Сдохните фсе, туда фам и дороха! — припечатал зловредный абориген. — Мамка с фами цафкаться не станет.
— Да что ж так сразу? Что сразу «мамка»? Я же вежливо пытаюсь, извиняюсь,– вздохнул Верн, пытаясь оглянуться — на этот раз медленно, плавно.
— Нету тут никофо, — ехидно заверил невидимый шепелявец. — Мне фелели на глаза чуфым не показыфаться, я и не покафусь.
— А ну, Ф-федька, язык прикусил и домой сгинул, — певуче и жестко сказали рядом.
— Да я-ф ничефо…
— Домой, я сказала! Отлучиться от вас и на день нельзя, дурни безмозглые…
Верн онемел.
Мамка невидимого Ф-федьки была вполне видимой. Настолько, что глазам трудно поверить.
Невысокая и одновременно статная, почти неразличимая в темноте и сияющее красивая, соблазнительная и жуткая. Роскошное, отливающее в глубокую зелень, видимо, очень дорогого атласа платье, драгоценный и странный головной убор, переброшенная на грудь пара толстых кос.
— Насмотрелся? Хороша ли смерть? — говорила ужасная красавица вполне четко, без всякого упора на «фффф», но со странным произношением. Впрочем, это не имело значения. Магическая особа — вот сейчас однозначно понималось — очень магическая. И то, что такая красота странна и неуместна среди картофельных грядок, значения не имело.
— Смерть лучше, чем мечталось, — признался обер-фенрих.
— Это хорошо сказал — одобрила ночная красавица. — Особо больно не сделаю. Соучастников твоих куда подольше помучаю.
— Да за что их? Не ведали, что творят. Думали, что картошка дикая. Глупо, но это так и есть.
— Вижу, что так и есть. Только причем тут картофель? Да жрите перед смертью, не жалко. Огородик-то все равно — баловство пустое. Зачем опять приперлись? Или не понимаете?
— Мы не знали, — Верн почувствовал, что падает на колени…
…как приблизилась, как ее рука на плече оказалась — не понял. Ноги подогнулись под немыслимой тяжестью, на плечо словно тонны и тонны каменного груза давили, холод навалился, сейчас она чуть кистью шевельнет и хрустнут позвонки солдатской шеи…
— Постой, хозяйка! Там не знают. Не знают, что сюда нельзя!