Добычу Молодой исправно носил в город, продавал и менял. Анн наметила список подходящих мест для сбыта. В одной и той же лавке слишком часто мелькать опять же опасно, там не дураки, заподозрят нехорошее. А на случайную выгодную сделку глянут сквозь пальцы. Потихоньку удалось сбыть и барахлишко, оставшееся от прошлых разбойничьих времен, распродали разрозненную упряжь. Лавки и рынки Хамбура бывшая медицинен-сестра знала неплохо, тут главное цену разумную просить, скромно, без навязчивости. Еще важнее иметь приличный вид. Анн тщательно подстригала соратника, за одеждой недоумка следила, вежливости учила. И для дела полезно, да и либе-либе вроде бы как не с полным чучелом занимаешься. Хотя, конечно, чучело, как ни причесывай, толку-то…
Сейчас Молодой ушел в город. Через посты лучше было спозаранку проходить, тогда работающий народ в столицу прет густо. Полдня, а то и дольше парень провозится: сбыт ворованного и закупка провизии дело небыстрое. Обратно с корзиной сложнее пробираться, это нужно в обход, осторожнее. Одинокий пеший человек, следующий в сторону Хеллиша, весьма подозрителен.
Одеваться и готовить было лень, Анн дошла до очага, взяла котелок с остатками вчерашней фасоли. Это яство и холодное в желудок протолкнется, все равно после шнапса любой продукт на вкус крайне мерзок.
Снаружи пекло солнце, испаряло лужи ночного дождя. Разбойница сидела на свернутом плаще, по одной жевала фасолины, залитые вполне приличным, но сейчас тошнотворным оливковым маслом. Экая гадость!
Анн понимала, что дичает. С одной стороны, это понятно — попробуй с Молодым не одичать, он же тюфяк тюфяком, одна пыль в мозгах, после него даже краткое общение с ламами за великосветский визит в театр воспринимается. И делишки разбойно-воровские тоже идут не очень. Ловушка еще работает, но ее менять нужно в самое ближайшее время. Догадается кто-то из возчиков, там не сплошь идиоты лам водят. И вообще всё нужно менять. Сдохнешь вот так, голяком, под каменным сводом. В школе рассказывали, что раньше все люди только так и жили — была дикая, пещерная, доисторическая эпоха. Но когда все так живут — то нормально, а когда изгои без «свайса», так сплошной позор и безнадега. То, что сыта дикарка, это хорошо, но в принципе мало что меняет. А еще со шнапсом нужно завязывать. Молодой про бутылку не забудет, непременно принесет — ему в радость, когда хозяйка мозги зальет и на либе-либе ее потянет. В этом-то достойная фрау Медхен вполне искусна, только недоумок не в состоянии всецело оценить свое счастье.
В голову лезла какая-то ерунда. Анн заставила себя умыться. Нужно что-то придумать. Не насчет умывания и либе-либе, а серьезное. Сходить бы в город. Хотя бы для того, чтобы в Музеум проскользнуть и под статую заглянуть. Возможно, Верн уже вернулся. Да, почти наверняка вернулся. Ведь даже дальние рейды могут быть и не очень долгими. Но что толку? Только положить письмо, сообщить, что жива. Но встретиться-то никак нельзя.
За эти месяцы Анн просчитала тысячи вариантов. И ничего подходящего не придумала. Нет, можно пробраться в Хамбур, можно даже пожить в каком-то убежище, например, на улице Зак. Там всё знакомое, а рядом отрог Хеллиша, есть уверенность, что в галереях можно подольше продержаться, скалы помогут. Но именно «продержаться». Рано или поздно непременно выследят — у города бесчисленное количество глаз. Все варианты бес-перс-пек-тивны — есть такое мерзкое, трудно-сглатываемое, похожее на жирные бобы, но очень умное слово. Проблема даже не в риске: Анн знала, что вполне способна уйти от полиции и «гесты», особенно если поблизости от скал вздумают ловить. И не в Верне проблема — сын вырос, сам справится, тем более что денежки под статуей его ждут, в нужную минуту мальчику весьма помогут. Рус-Катя хоть и демонша, но в смысле охраны финансовых средств надежна, как никто другой. Но регулярно видеться с сыном она уж точно Аннне поможет. Это вообще теперь невозможно — любая встреча жутко подставляет Верна, на такие авантюры идти никак нельзя.
Ну, и смысл продолжать? Нет никакого смысла. Рискуй, не рискуй — ничего не получается. Проще погнать Молодого за шнапсом, взять бутылок пять и упиться всмерть.
Анн поморщилась — к одичанию еще и мания величия прилепилась. Какие пять бутылок? Двух за глаза хватит, разбойница весом легка, тщедушна, без одежды даже глянуть не на что. Когда будут вешать на Фатерлянд-плац — умучаются — приговоренная легче веревки, ее сквозняком уносит.