Судьба подельника Анн волновала мало. Повесят скорее всего. Странно, но и насчет собственной участи тоже думалось как-то слабо. Отупела. Больше мучило недоумение — отчего не бежала-то? Откуда внезапный порыв остаться, начать безнадежную игру? Это же вообще не игра, а сущая глупость. Неужели Хеллиша послушалась? Так что он в городских играх понимает? Чудо, что пистолет еще не нашли. Зачем брала? Улика же. В «нашла у канавы» точно не поверят.
Особо размышлять и самой себе изумляться не пришлось: это только кажется, что разбойники в немыслимой глуши злодействовали — а ехать до города всего ничего. Уже стучали колеса по мостовой, преодолел полицейский фургон трамвайные рельсы, вдали пыхтел лок-мот, слышались многочисленные голоса. Живет Хамбур, словно ничего и не случилось.
Остановились, качнулся экипаж — выгружались недовольные полицейские. Вроде бы угол Имперской — полицейская тюрьма и городской суд. Хотя уверенности не было, а выглядывать, любопытствовать Анн не собиралась.
Молодой глянул исподлобья:
— Всё им скажи. Я всё сказал. Уж очень крепко бьют.
— Бьют⁈ — ужаснулась Анн-Медхен.
— Отупела от страха? — прошамкал подельник, тряся драной губой и демонстрируя свежий недостаток зубов. — Еще как бьют! И не притворяйся, не поможет. Тьфу! И как я с такой уродиной спать-то мог? Околдовала, что ли?
Вот это он напрасно. Ляпнет на допросе, что ведьма, лучшее точно не станет. А так, бьют, да — у самой Анн ощутимо задница болела. Хрупка отставная медицинен-сестра, такую ногами забить — раз плюнуть. Видимо, это учитывать будут — до суда должна дожить, и в относительной телесной целости. Но с зубами придется сразу распрощаться. Нужно зубы почернее сделать, может, побрезгуют вышибать,
Беда была в том, что уродовать себя Анн не очень-то и умела. Повода как-то не находилось. В детстве слегка баловалась, в те редкие моменты, когда удавалось у зеркала одной оказаться, страшные рожи «надевала». А так зачем? «Хорошенькая», «прельстительная», «милая, но строгая» — такие лица востребованы, собственно, они сами собой «надевались». «Уродка умственно-отсталая» была откровенно ненужной. Упущение…
— И как я с тобой либе-либе мог, с карлицей ненасытной, — повторил Молодой, как будто это недоумение и было его главной проблемой. — У тебя же и зубы сплошь гниловатые.
Получилось, значит, с зубами. Тут порадовал, скот бессовестный.
Анн захныкала:
— Ты же сам приставал. Мне разве в радость было?
Лязгнул засов на двери, широко распахнулся солнечный день. Молодого без лишних слов ухватили за сапог, выдернули наружу.
— Хорошо хоть это чучело не наше, — сказал длинноносый полицейский. — Такую блошиную помойку только трупным багром подцеплять.
— Да пусть ее «геста» и цепляет, — напарник длинноносого жизнерадостным пинком направил Молодого к распахнутым дверям здания.
Дверь фургона с грохотом захлопнулась, лязгнул засов.
В полутьме Анн на миг прикрыла глаза. Значит, «геста». Удивляться не приходится. Но там не бить будут, там хуже…. Видимо, разумнее сразу им в руки не даваться.
— Едем, что ли? — спросил невидимый возница.
— Ну, сдадим гнойницу и по домам, — утешил взбирающийся в головную часть фургона полицай-конвоир. Недовольно зафыркали уставшие кони…
Снова постукивали колеса. По звукам улицы можно было догадаться, где катит полицейский фургон. Но Анн это и так представляла, не отвлекалась, занималась осторожными приготовлениями. Освободить руки особого труда не составляло — связали надежно, но без учета имеющихся у преступницы режущих инструментов. А скальпель — вот он — из-под повязки на руке при нужде сам собой острое рыльце показывает, с этим приноровилась управляться ушлая разбойница. Но резать веревку пока не будем, мало ли как дело повернется.
Анн осознала, что к ней вернулось нормальное медицинен-сестринское равновесие духа. Видимо, город благотворно повлиял. Или одиночество? Да не важно, сдери ему башку. Терять нечего, отработает Анна Драй-Фир последнюю смену. Запомнят надолго, импотенты сраные.
Собственно, веревка на руках не особо и мешала. Стрелять придется в упор, особо вертеться и крутиться все равно негде. Сдвинула пистолет поудобнее. Как оружие вообще до сих пор удержалось под ветхой одеждой, не выпало и вообще не угадалось зоркому полицейскому взгляду, разбойница и сама не могла объяснить. Видимо, унаследованное искусство, близкое умению «надевать лицо». Вот бы бабка удивилась, узнав, что ее умение для сокрытия столь странных и редкостных штуковин используют.