— Попроще с нами обойдутся, — усомнился Верн. — Заколют или отравят. Не такие уж важные мы чины.
— Это еще как сказать, — намекнул Вольц, самомнение которого было под стать здешним вершинам. — Ты вот упомянул о радио…
Разговор об утерянных технических достижениях был интересным, но сугубо отвлеченным. Может и хорошо, что нет этого эфирного чуда? Ежедневно принимать ценные указания генштаба, отсылать рапорты и донесения — гм, довольно хлопотное дело. А с мамой надо говорить, сидя друг против друга. Есть что порассказать, а она любит слушать. И советы дает весьма практичные. Конечно, о замковых интригах, о гадостном Канцлере и тайнах связей со Старым миром она ничего не знает — не ее уровень общения и знания слухов, но если пересказать, наверняка могла бы дать неожиданную подсказку.
Верн точно знал, что об истории с проклятой фрау Гундэль, о причинах и сути «безвозвратного» рейда, да и иных опаснейших секретов мама никогда не узнает. Не хватало еще и ее подвергать опасности. Но об утренних горах маме точно можно рассказать. Она поймет. Пусть и никогда не видела ничего подобного, но поймет.
А между тем горы иссякали.
— Новый этап, — уныло сказал господин ботаник, обозревая в бинокль заметно выравнивающийся горизонт. — Наверняка там будет еще хуже.
— Давай сюда оптику и прекрати пророчить! — рассердился начальник штаба. — «Хуже, хуже». Да отчего же хуже? В холмах цизели жирнее, нам командир в этом неоднократно клялся.
Рейдовики стояли на гребне одного из последних горных отрогов. Впереди скалы снижались, превращаясь сначала в скалистые холмы, затем в просто холмы — рыжевато-желтые, заросшие выгоревшими травами. Панорама слегка пугала своей необъятностью и однообразием, лишь слева можно было разглядеть обрывистый берег и блеск волн океана.
— Как велик и величественен мир! — воскликнул Фетте. — Мир и мой голод — вот самые крупные математические величины!
— И математические, и философские, — согласился научный консультант. — В предгорьях должна расти фруткоса[3] — с этой ягодой я знаком не только как ботаник, но и как опытный едок. Раньше сушеную фруткосу меняли у нейтральных феаков на изделия из меди. Замковые пирожные с начинкой из этих ягод были изумительными! Увы, даже на кухнях Хейната таких пирожных больше не делают.
— Прожрали вы наш Эстерштайн! — сурово обвинил Фетте. — С деградацией и упадком нужно бороться, упреждая еще на дальних дистанциях. Готовили бы пирожные — несравненная фрау Гундэль и ее служанки были бы пофигуристее и поувесистее, тогда на замковом мостике все бы кончилось мгновенно, без нашего участия. И мы бы сейчас благоденствовали в казармах Хамбура. Всё из-за вашего легкомыслия, Немме! Пирожные сделать не могли!
— Отстань от ботаника и фрау Гундэль! — зарычал Вольц. — Что за дурацкие шуточки? Вперед! Выясним, растет ли тут фруткоса и всё остальное.
Выяснилось, что мудреные «фруткосы» являются вишневкой, о которой Верн слышал с детства — в маминых Холмах эти ягоды являлись редкостью и считались лакомством. На следующий день рейдовики наткнулись на целый склон низкорослых ягодных зарослей. Пришлось задержаться.