Ушла деятельная целительница, у нее и иные больные имелись, и двое младших детей, и огородик, который «сам собой расти, гад, даже и не думает». Жизнь в Холмах ленивых людей не любит. Собственно, город их тоже не приветствует.
Верн осторожно подвигал пальцами битой руки. Пальцы работали исправно, выше — под лубками — еще побаливало, но больше чесалось. Подживает. И вообще жизнь хороша. Лежащий на приятно пахнущей сухой траве обер-фенрих осмотрел свое обиталище. По сути, тесное, с единственным крошечным окном под потолком — бывшее хранилище общественных запасов зерна. Но зато никто тут не мелькает. Не было же такого никогда: и в школе, и в училище сплошь общие спальни-казармы. В Киндерпалац наверняка так же было, хотя оно и не помнилось. А тут такая роскошь — одиночество, мысли спокойные, без соседского громового хохота, ругани и пердежа. Вроде и знал, что люди так могут жить, но насчет себя такого и не представлялось. Но ведь мама намекала, про свой домик рассказывала. Все же откуда она так всё знает и понимает? Ладно, главное, чтобы ей на улице Зак спокойно жилось, а сын потихоньку поумнеет.
В дверь осторожно заглянула Бинхе:
— Спишь?
Верн обрадовался. Одиночество чудесно, но в меру. Не особо здоровым людям скучать вредно.
— Нет, ночью высплюсь. Вернулась уже? Мама же на огород загнать грозилась.
— Я ее у ручья встретила. Говорит: «иди, пои героя. Он потом нам на огороде отработает, после героев тыква отменно прет, это же известное дело».
Верн засмеялся:
— Да я с удовольствием. Вот чем не занимался, так это тыкву не растил. Умнейший человек твоя мама.
Девочка показала горшок, еще влажный после ручейной воды, темный:
— Так будешь «ягодник»?
Рот обер-фенриха немедленно наполнился слюной. «Ягодник», да еще остуженный в прохладной воде… да такой напиток и с пивом не сравнится.
— Кто же от такой вкусноты отказывается? — вздохнул Верн. — Наливай! Только и себе, чтоб поровну, а не как вчера.
— Мне-то за что? — печально вздохнула девочка. — Я Гнилого Льва не убивала, да и вообще здоровая.
— Так положено. Если сидят двое, беседуют, так и угощение должно быть поровну у обоих. Иначе обиженный злобу затаит и непременно яда подсыплет.
Бинхе хихикнула. С чувством юмора у нее было отлично. Неудивительно, с такой-то мамой.
— Так на чем мы остановились? — спросил Верн, осторожно пригубливая «ягодник». Ух, вкус-то какой!
— На страшном-страшном Хеллише, — подсказала девчонка, выразительно округляя глаза.
Глаза у нее были удивительные. Пожалуй, глазами мамку превзойдет. В остальном хрупковата, наверное, даже когда вырастит, будет невысокой и слишком легкой. Ну, ей пока только двенадцать, все еще измениться может.
— Да, Хеллиш. Вроде бы просто скалы, изрытые ходами, крутые, с обрывами, на холмы не очень похожи, там куда выше, — Верн показал крутизну склонов рукой в лубках. — Но в них обитает древняя жуть! Человеку там жить невозможно, только пройти-проехать побыстрее мимо, да не оглядываться. Стоят, конечно, там солдатские посты, охраняют…
…Вот с этим было сложно. Гости не знали, что можно рассказывать, а что нельзя. Строго говоря, расположение постов, распорядок несения службы, всякие технические подробности — военная и государственная тайна. Дело не в том, что деревенские жители способны атаковать столицу или совершить диверсию. В деревушке чуть больше ста пятидесяти жителей, из них видело дойчей, да и вообще эстерштайнцев, всего два человека. Но слухи непременно разойдутся, о вражеском городе узнают очень разные племена феаков, а там и до бдительных тресго кое-что дойдет. Местные племена между собой враждуют редко, здесь что феак, что тресго — всё едино. Слишком мало людей. Первым мужем Фей был воин-тресго, тоже подлечивался тут случайно. И совершенно случайно у Бинхе характерная резкая линия скул и чуть больше зубов, кстати, мелких, но ровных и белых, хотя тут зубы золой чистят, цивилизованного зубного порошка никогда не видели. Впрочем, причем тут зубы? Военная тайна, да. Начальник штаба страдает — товарищи, да и он сам, балансируют на самой грани нарушения устава. Правда, в уставе ничего про болтовню с дикими феаками не значится — не предусматривались такие ситуации. Но есть же и дух устава! И этот дух аж повизгивает от негодования — не болтать! Молчать! Скрывать! Неоднократно обсуждали эту проблему с Вольцем.
…— Это не прямая измена, но какая-то косвенная, — страдал начальник штаба. — Так нельзя. Это незаконно.
— С одной стороны ты прав. С другой, молчать бессмысленно. Наш научный специалист остается здесь и он точно не собирается держать язык за зубами. Воспрепятствовать мы не можем — он свободный гражданин, да к тому же дойч.