«Свайс» Деда валяется на полке в шкафу. Это гражданское нарушение, но простительное — документ — ценность, рисковать им при работах у печей или ворочая камни, неразумно. Как-то Дед спросил: «что ж ты про мою кровь не спросишь? Вообще не интересно?». Анн тогда ругнулась и сказала что-то типа «ты и без АЧС-жетона мне интересный». Дед только и усмехнулся. Давно это было, наверное,еще в третьем классе. А сам Дед помнился… да вот с первой экскурсии в Мемориум и помнился. Стоял человек за спинами сияющего кирасами солдатского строя, опирался на лопату. Сразу видно, местный, мертвецы в гробах и давящая дробь барабанов ему очень даже привычны. Второй раз Анн к нему, наверное, только через год подошла. Вернее, столкнулись у ограды.
— Это кто ж тут свистит? — спросил мужчина, помахивая большой белоснежной кистью.
— Не я, я не умею, — заверила Анн, пятясь к ближайшей статуе и косясь на странный инструмент местного работника — кисть, здоровенная и необычная, смахивала на колдовское оружие.
— Не ты, вижу, — согласился без всякой ухмылки мужчина. — Ну, смотри, хвост не потеряй.
Совершенно непонятно, как он смог рассмотреть пращу, заткнутую за поясок платья на спине девочки.
Анн вынула пращу (по правде говоря, совершенно негодную, поскольку самодельную):
— Развиваю глазомерность. В нашей профессии без этого нельзя. Так и сама фрау Фюр говорит.
— Фрау Фюр, несомненно, права. Но смотри, как бы глазомер на твоей попке не отработали. Поскольку свистит твое оружие, да и кидаться по демонам категорически запрещено. Они ценные, других таких статуй во всем Эстерштайне нет.
— Я по демонам и не думала. Так, в забор кидалась. Скажите, герр рабочий, а птиц тут нет, потому что их дым разогнал? — Анн указала на высокую трубу.
— Птиц ваши соседи-мальчишки разогнали. Они их из рогаток бьют и варить пытаются. Но на травном костре и в дырявом котле получается не очень вкусно, — пояснил рабочий, вполне серьезно.
— «Рогатка», это как? — озадачилась Анн.
— С Холмов тебя взяли, наверное? — сразу догадался крупный лысун. — Будет время, приходи, я тебе рогатку покажу. А пращу спрячь, она тебя выдаст, выпорют разом за все статуи Музея и куда подальше отправят. И тихонько сейчас шныряй, видишь, начальство в Мемории, завтра рыцаря будут провожать.
Бежала между статуй Анн, размышляла, что совет-то умный. Вернее, прямо все советы герра рабочего очень умные. Какой разумный человек, сразу видно, не Школьный. На Деда с Холмов чем-то похож.
Совсем не похож. Это потом выяснилось… и вот сейчас…
…О, боги, сдери нам башку! В глазах аж искрилось… Всё, сейчас летальный оргазм накатит…
…Башку не содрало, но затылок побаливал — имелась привычка у медицинен-сестры 1-го класса колотиться головой о тюфяк, когда уж совсем «забирало». Дед лежал рядом, поглаживал по животу. Анн тоже погладила большую, гладкую голову.
— Поцарапала?
— Куда тебе… у тебя ногти мягкие, — усмехнулся любовник. — Что делать думаешь? Когда в новую дыру переберешься?
— Думаю.
— Ну, думай.
Он прав. Пора. Все чаще спрашивают: «Анни, тебе сколько еще службы-то осталось?», иногда в спину задумчиво смотрят. Вышло время, непременно нужно из Медхеншуле исчезать. И почему-то страшно. Вот шла к цели, шла, о собственном угле мечтала, подсчитывала и рассчитывала, и вдруг страшно.
— Справишься, — сказал в темноту Дед. — Ты умеешь привычки менять. Весьма даже быстро.
Анн молчала. Опьянение — телесное и алкогольное — уходило. Так всегда — быстро уносит, но быстро и возвращает. Недолог рай полного расслабления. А хотелось еще. Медицинен-сестра поднялась на локоть, провела ладонью по мужскому бедру. Ни капли жира, рабочие мускулы, и напряжение скрытое, поскольку оно не для дневных трудов копилось. И самой тут же заново захотелось.
От ее прикосновений — бесстыднее и у ксан не бывает — Дед сладко замычал:
— Вечноголодная фрау.
— В том и дело, — на миг прерываясь, прошептала Анн. — И как мне теперь?
— Найдешь себе. Легко. А Меморий на месте остается. Если соскучишься… — Дед, прерывая сам себя, задохнулся и погрузил пальцы в волосы любовницы.
Верно. Дед всегда всё знает. Поскольку не любовник, а наставник-любовник, и первое слагающее для обоих было всегда важнее. Хотя…
Да ну его к черту, еще и думать сейчас. Анн занялась игрой с мужским напряжением, возбуждением, бурлением дорсальной артерии и страстным подрагиванием губчатых и седалищных мышц. Иногда работа превращается в чистое и тонкое наслаждение. Дед это и зовет «искусством». Смешно, когда так говорят про либе-либе, сначала Анн и не понимала…