Обратный путь оказался быстрее, под окнами сортира ждать не пришлось. Анн пробежала на этаж, живо переоделась и нырнула под одеяло. Вот — тепло и на душе поспокойнее. Об остальном подумаем завтра.
Милосердный сон накрыл мигом, мучиться мыслями не позволил. И хорошо — должны же быть у девушки какие-то радости, кроме завершенного без петли на шее дня, выгодных сделок, свиданий с сыном, глоточков хорошего шнапса и умелых дедов?
[1] Название произошло от искаженного и сокращенного — Unterhose/унтерхозе, в прямом переводе обозначает «нижнее белье-трусы-кальсоны». Но в Эстерштайне этот предмет белья трансформировался в довольно узенькую нижнюю одежку, состоящие из единой матерчатой ленты, довольно оригинально охватывающей бедра. Собственно загадке происхождения унтэ посвящена знаменитая монография проф. Л. Островитянской, озаглавленная «На стыке ляжек, магии и политики дремучего национал-социализма». Издание отмечено строгим грифом «ДСП» и «65+», посему здесь цитироваться не будет.
Глава 5
Подвиг, он как дождь — по расписанию
По настилу звонко процокали копыта, прогремели колеса. Верн отсалютовал проезжающей повозке (кстати, так себе лошади, в городе подобных упряжек полным-полно), стукнул древком пи-лума, возвращая оружие к ноге.
Пост на Главных воротах считался почетным, да так оно и было — кого попало из курсантов сюда не ставили, только отличников. Но, кроме почетности, имелась на этом посту изрядная доля томления и скуки. Стоять на каменной плите у въезда на мост, сохраняя строгую парадную выправку, и само по себе нелегко, а тут еще церемониальный старинный шлем-котелок тяжко на темя давит. Настоящая сталь, редчайший предмет снаряжения, в таких шлемах еще на древних войнах сражались, но внутренние ремни подгонять запрещено, приходится подкладывать тряпье, чтобы головной защитный убор сидел ровно и молодцевато. Оно, конечно, понятно: если каждый курсант дежурного караула под себя шлем начнет регулировать, ветхие ремешки попросту отвалятся. Но подсовывать шейный платок, чтоб шлем не съезжал на нос, немного оскорбительно, да и вырез кирасы оголенную шею натирает.
Вообще пост был устаревший, ненужный. Настоящая охрана Хейната стоит уже на той стороне, отнюдь не парадная, останавливающая и тщательно проверяющая всех въезжающих и входящих в пространстве между двух воротных решеток. Там «эсэсы», их скрытая служба строго засекречена. А почетный пост перед мостом — это так… «олицетворение нерушимого единства всех войск и вооруженных сил Эстерштайна», как формулирует Вольц.
Что ж, ритуалы тоже нужны фатерлянду. Курсант Верн Халлт 9954 отсалютовал выехавшему из ворот гонцу-фельдъегерю: очередной стук копыт по толстым медным листам настила, удар окованного древка копья слились в единую громых-мелодию, уже порядком надоевшую. Собственно, караул только начался — над стенами Хейната едва-едва сгущаются желтые столичные сумерки. Толстые, слегка уродливые, но нерушимые стены твердыни «сердца фатерлянда» медленно тускнели, внизу — в городе — уже вечер. Воздух сегодня особенно неподвижен и тяжел, ибо грядет дождь.
Верн вздохнул. Навес на посту не предусмотрен, только невысокое ограждение из безупречно начищенных медных полос. Понятно, это не для того, чтобы часового в ров дождевыми потоками не смыло, наоборот — спасает от падения при тепловом ударе, такие позорные случаи с курсантами бывали. Дождь, конечно, лучше полуденного пекла. Верн покосился на ров — падать туда по любой причине совершенно не хотелось.
Замковый ров считался секретным объектом. Понятно, такое сооружение от любопытных глаз не скроешь, но разглядывать специально городским зевакам не положено. Когда-то это, вырытое еще в первые годы после Прихода (ох и гигантские объекты тогда планировали), оборонительное сооружение пытались заполнить водой, но быстро отказались от этой идеи — вода мгновенно уходила в подземные пустоты. Тогда ров углубили и оставили пустым — сосредоточившись на иных строительных объектах. Задумано было многое, плановая последовательность воплощений замысла соблюдалась строго. Ну, это пока силы не иссякли, в смысле, пленные, захваченные в первых сражениях, не вымерли. В учебнике об этом периоде истории Эстерштайна изложено очень обще, но и понятно — всего лет двенадцать он занимал. Славное было время, ни дня промедления — строили без выходных, непрерывно, но люди смертны. Сколько было тех безымянно сгинувших феаков, тресго и байджини? Вольц утверждает, что больше ста тысяч. Если и привирает, то не очень — в расчете тактико-стратегических сил и средств старшему курсанту вполне можно верить, увлеченный он парень, знаток темы.