— Понятно. Сразу видно опытного ученого, — не без горечи констатировал обер-фенрих. — У него багаж есть? Или вся мудрость уже внутри плещется?
— Есть багаж, как же. Три корзины и сумка. Звякают.
— Видимо, кислоты и эликсиры, — кивнул Верн. — Как вас зовут, фельдфебель?
— Михель Цвай-Цвай, господин обер-фенрих.
— Вот что мы сделаем. Вы, фельдфебель, сейчас отодвинете господина дойча, куда укажет капитан этого корыта. Будете приглядывать и помогать погрузке. Иначе вашего подопечного могут затоптать. Вы явно опытный чин, так обеспечьте порядок и сохранность рук-ног господину ученому консультанту.
От штурвала с нескрываемым презрением и насмешкой смотрел корветтен-капитан Хинце. Чувство был взаимным — капитан «Тевтона» был ярко-выраженным байджини, курчавым, черно-седым, щетинистым и жутко крупноносым. Кровью — жалкое ахт-дойч, едва ли выше. Но два морских Креста «с чайками», явные личные заслуги перед Эстерштайном и напыщенность прирожденного адмирала. Впрочем, от корветтен-капитана до адмирала Ерстефлотте куда ближе, чем от обер-фенриха до генерал-маршала Ланцмахта. Но высокомерный корветтен-капитан все равно производил мерзкое впечатление. Как впрочем, и все его шестеро угрюмых матросов.
Вернулся Фетте с немногочисленными личными пожитками бывших курсантов, почти одновременно прибежал Вольц — красный от злости, лишь доходчиво махнул рукой. Через несколько минут «Тевтон» отвалил от причала. Провожающих не было, лишь часовой смотрел с крайнего пирса.
Да, так оно и свершилось. Отряд ждало море, сдери ему башку.
Море и Верн откровенно не сошлись характерами. С собственными рядовыми подчиненными отношения складывались немногим лучше. Солдаты обрастали щетиной, но разговорчивее не становились. «Да, господин обер-фенрих», «никак нет, господин обер-фенрих». Постоянные переглядывания за спиной командира отряда, нехорошая многозначительная угрюмость. Вольц прав — «после высадки нам будет весело».
Добавляло неприятностей раздельное питание моряков и пехотных пассажиров (последним приходилось жрать холодное, на крошечный камбуз их никто пускать не собирался) и вызывающая «крепкоградусная диета» господина ученого.
— Да когда он всосать-то успевает⁈ — с некоторой завистью допытывался Фетте.
Так называемый «ученый специалист» не просыхал. Иногда его видели в относительно вертикальном состоянии — мочащимся за борт. Но в остальное время — кучка похрапывающего и попердывающего мусора под плащом.
— Должен ли я применить власть и пресечь это безобразие? — поинтересовался Верн у друзей на второй день плаванья.
— Не имеешь права, — немедленно пояснил Вольц. — До вскрытия конверта с приказом господин Немме — лицо сугубо гражданское, свободное, армейской дисциплине не подлежащее. Он вольный пассажир высшего сословия, имеет право распоряжаться своей печенью, вонять, спать и пить. Теоретически ты можешь потребовать его покинуть расположение места дислокации действующего подразделения Ланцмахта. Но куда он тут денется? Разве что за борт. Данное решение было бы разумным, но заведомо входящим в противоречие с содержанием приказа, пусть и известного нам пока в самых общих чертах. Имеем определенный правовой казус, придется терпеть.
— Под себя он все же не гадит, — вставил Фетте. — Сразу видно, аристократ, чистейше-чистая кровь. Хотя и воняет как нечистая.
— Нас могут подслушать, — предупредил Вольц.
Еще как могли. Деться на корабле было некуда. В распоряжении господ фенрихов имелась каюта на баке, но она представляла собой трюмное помещение с двумя койками и единственным доступом воздуха — через верхний люк. Задраивать люк не рекомендовалось, разве что в случае шторма.
— Плывем, мучаемся, а в итоге потонем, перевернутые бесчувственными волнами стихии, — предрекал Фетте. — Нах гетанур Арбайт ист гут руен![2] Я героически погибну, спасая ящик «Черных сапог». А вас ждет откровенно бесславная смерть.
— Смотри, чтоб в спасении ящика тебя не опередил господин Немме, — ухмыльнулся Вольц. — Кажется, я догадываюсь, в какой науке он специалист. Он — спиртовед!
Пока погода на шторма и перевертывания не намекала — над морем часто сгущалась дымка, но ветер оставался ровным, относительно благоприятным, волнение слабым (но демонски изнуряющим лично обер-фенриха). «Тевтон» уже давно миновал Норд-бухту со знаменитым пограничным береговым фортом, двигался в трех-четырех километрах от берега — безлюдные склоны и крутые обрывы отчетливо просматривались в бинокль. Верн знал, что это безлюдье обманчиво: на земле вообще крайне мало мест, где, как возвышенно писалось в учебнике, «не ступал сапог истинно культурного человека». Везде люди бродят, просто уровень культуры тех «топтунов земли» немного различается.