— Вот! Милашка же, и разумна, всё на лету все схватывает. В лекарские сестры прямая дорога! Выучится на славу!
— Что болтаешь⁉ — в голос заорала мамка. — Она же кроха совсем. Да гляньте на нее — что там выучивать-то⁈
— Действительно, — фельдмастер смерил Анн опытным взглядом. — Не доросла. Может, через год. Мелка, да и внешностью…
— Где же она «мелка»⁈ — ужаснулся староста, ухватывая Анн подмышки и легко неся к столбу с метками. — Просто телосложение это… миниатюрное! Вот! Не мелкое, но миниатюрное, да!
Прислоненная к столбу с метками, Анн аж зажмурилась от ужаса и неожиданности.
— Колени выпрями, — без злобы приказал фельдмастер. — Нет, все равно на два пальца не дотягивает.
— Да она от страха, — в отчаянии пояснил староста. — Господин фельдмастер, да войди в положение. Ну, сами видите — нечего с деревни взять. А девка разумная, хорошая, здоровая. Уже с пращой шныряет. Как зубы молочные сменятся, так и на личико ничего будет. Понятно, не ксана, но миленькая. Неужто Эстерштайну толковые работницы не нужны?
— Нужны. Но она не доросла. Мне её что, за ноги потрясти, кости вытягивать прикажешь? — проворчал фельдмастер. — Забракуют.
— Что же тут браковать⁈ Отличный ребенок, даровитый, пусть миниатюрный! — застонал староста.
— Да где ты это господское слово-то выудил? — поразился фельдмастер. — Умно-то как звучит. А глянешь — два пальца, а то и три, роста не хватает.
— Ну, так что… у вас недобор, а у нас уже третий год недоимки, — староста обвел взглядом примолкших собравшихся. — Я чего, за себя трясусь, что ли? Да, я же не скрываю — в штлаг кому охота? Не спорю. Но я-то туда, а вы все куда, а? В арлаг все и пойдете, в болота, в самую середку. Уж лучше девчонку слегка за ноги потянуть.
Фельдмастер крякнул:
— Чего скрывать, времена непростые. Этой весной у нас с Холмов три деревни переселили. Тяжко в арлаг шли, упряжек-то мало. Но недоимки прощать закона пока не выходило. Так что…
Он снова посмотрел на Анн, потом на мамку:
— Твоя? Статью не вышла, но угадать сходство можно. Что скажешь-то?
Мамка ничего не сказала, только заплакала и бессильно присела на корточки.
Анн вышла из-под проклятой метки, развязала на поясе пращу — отдать нужно, Дед нужное оружье одной рукой плел, старался. По щекам текли слезы, но оно и понятно.
— Ишь ты, — сказал, качая головой, фельдмастер. — И, правда, не дурочка.
Староста вздохнул.
— Ладно, прощайтесь, — махнул рукой фельдмастер. — Чего тянуть, поедем. Путь неблизкий.
…Мамка обнимала, не вставая с корточек. Анн подумалось, что нужно как-то пережить, вон, уже почти одного роста с мамой, когда та сидит. Подковылял Ганз, прижал на миг к себе. Потом Дед крепко обнял, Анн сунула ему пращу:
— Может, младшему, да?
— Передам. Про тебя скажу. Ты это… — Дед шептал едва слышно. — Вспоминай. Пусть редко, но непременно. Так оно хотя и тяжелее будет, но себя не забудешь. Кто себя забывает — тому сгинуть легче, в бою много раз проверено.
Мамка молча кивала. Потом шепнула:
— Бабкино наследство тоже помни. Только не проговорись.
Анн прижалась крепко-крепко, понимая, что в последний раз, но все равно не понимая.
— Это… поехали, — окликнул на редкость мягко фельдмастер, подхватил Анн, опустил за высокую загородку в повозку. Оглянулся на селян:
— В Бец-Канцелярии[8] за девку непременно слово замолвлю. Ведь в Медхеншуле попасть — оно не худшая судьба. Не печальтесь.
Держалась за крепкие жерди Анн, тряслась в повозке, смотрела, как удаляется знакомый лог, становится все меньше каменная пирамидка у дороги. Фельдмастер прошелся пешком, но уже поднялся в седло, его конь неспешно ступал рядом со скрипящей повозкой, седок помалкивал. Наверное, думал о том, кто его-то кровь будет увозить из этой деревни. Хотя, может и не потяжелела мамка — все ж первая ночь полнолуния, она не особо надежная. Но что делать, нужны работники улучшенной крови великому Эстерштайну — сам-то фельдмайстер наполовину дойч, пусть и не городской, не особо высокий пост занимает, но богат и ест досыта. Потому как происхождение. За кровью следить нужно, тут каждая доля важна, это все знают.
…Проснулась Анн сразу и с облегчением. Фургон катился бодро, ничего недоброго с ним в ущелье не стряслось, лошади довольно пофыркивали. Впереди уже показались первые строения Форт Белла. Сон — ненужный и навязчивый — следовало немедля забыть. Этакие сны — которые не сны, а чистое личное воспоминание — тоже часть наследства, причем самая ненужная. Но наследство — пусть и неимущественное — абсолютно незаконно, так что удивляться нечему, раз в нем не только нужные способности, но и ненужные вполне хранятся. Об ином нужно думать.