— Ничего ты не понимаешь, — возмутился отец Вране словно про себя и замолчал.
…В тот же день под вечер Илия проводил невестку с внуком к ее родителям, живущим в другом конце села, а когда вернулся, Раде, притворившись веселым, сказал:
— Дай бог здоровья отцу Вране, все мерещится, будто я только сегодня стал женихом!
Ближайшие дни Раде работал дома и в поле за себя и за жену; родителей было жалко, не к чему им надрываться, и себя хотелось довести до изнеможения — после изнурительной работы легче пролетали долгие ночи. Зайдет кое-когда проведать сына и жену, но наедине с женой не остается. Божица тоже избегала мужа: решила не впадать в грех до венчанья… Правда, жаль ей Раде, знает она его, видит, как в глазах разгорается огонек, и ей самой нелегко, но ничего не поделаешь, так приказал отец Вране. Но как-то встретившись у колодца, на том самом месте, откуда он увел ее когда-то ночью в хижину, Раде просто голову потерял, словно Божица не была ему женой. Она чуть было не поддалась его желанию и лишь в последнюю минуту умолила со слезами на глазах отпустить ее.
— Все испортишь, — сказала она, — потом нам же будет слаще! — и, слегка улыбнувшись, окинула его таким кротким, ласковым взглядом, что сломала его мужскую волю. Раде отпустил ее с миром. Однако, идучи домой, подумал, что этот вынужденный пост мелочен и противоестествен и преследует одну лишь цель — удовлетворить каприз отца Вране. Сам же отец Вране, хоть и священник, бегает по чужим женам, а на него наложил запрет — не смей, мол, собственную жену трогать. Как же так, ведь он единственный у нее, можно сказать, господин…
Как-то Раде увидел во сне Машу и просто ошалел от блаженства. Утром кинулся к ее дому.
Дверь была на запоре; не зная, как объяснить свой приход, если ему повстречается Марко, муж Маши, Раде зайти не решился и, озираясь по сторонам, долго бродил взад и вперед перед домом.
Наконец остановился в нерешительности: войти все-таки или не стоит? Но тут откуда ни возьмись подошел работник отца Вране.
— Ты чего тут, Раде, околачиваешься? — спросил он.
Раде вздрогнул и, смутившись, повернул домой.
А работник тотчас доложил отцу Вране, что встретил Раде у самой двери Маркова дома, спросил его, что он тут делает, тот ничего не ответил, явно смущенный, поджал хвост и убрался восвояси.
— Верно, за Машей волочится! — заметил поп Вране.
— Чего ему волочиться… сама побежит, куда прикажет, — уверял попа работник.
— Не валяй дурака, люди больше болтают, чем есть на деле… И меня сюда же приплели, враки все, она — честная женщина…
— Просто чудо господне, почему вас знать не хочет…
— А ты поговорил с ней?
— Позавчера, только Марко ушел в город, сказал ей точь-в-точь, как вы приказали. Хозяин, мол, любит тебя, говорю, просто сохнет по тебе. Даже бросил из-за тебя другую женщину…
— А она?
— Смеется.
— Хоть что-нибудь сказала?..
— Да, только не могу повторить, будет вам неприятно…
— Говори!
— Я ей напомнил про Раде… а она так прямо и ляпнула: «Он мне желанней всех на свете… что бы ни делал…» — «А мой хозяин?» — «Не люблю его, говорит, не по мне он». — «Почему?» — «Пузатый», — говорит. «Зачем же ты его морочишь?» — «От нечего делать», — и прыснула со смеху.
С той поры, как чабаны распустили слух, будто видели ночью Раде с Машей на пастбище, отец Вране особенно страстно затосковал по ней. Старался любой ценой вытеснить ее из сердца; приглядел даже другую женщину, ей взамен, но все было напрасно: Маша запала ему в самое сердце, привязала к себе и никак ему от нее не избавиться… Даже соседские мальчишки знают, что он с ума сходит по Маше, и подсматривают за ним из-за деревьев; или придет им почему-то в голову, что она прокрадется к нему именно этой ночью, они заранее карабкаются на высокий вяз перед поповским домом и стерегут, точно коты…
А Маша, дьявол, знай его только поддразнивает. Передаст через работника, чтобы ждал за церковной оградой. Придет Вране на условленное место часа в два-три ночи, присядет на корточки, привалится к стене и ждет… а соседские ребятишки обмениваются заранее условленным свистом. Отец Вране в страстном исступлении считает минуты, не обращая внимания на свист; услышав чьи-то шаги или какой-нибудь шорох, дрожит от возбуждения… И три часа уже пробило, и месяц стоит высоко на небе, а ее все нет.
На другой день разъяренный поп не желает даже ответить Маше на приветствие «хвала Иисусу», а как назло она попадается ему в этот день несколько раз на дороге. Но перед обедом Маша нагрянет в дом сама и, улыбаясь, спросит: