И тогда, к изумлению всех присутствующих, и убийственно для жены, дипломат запустил пальцы в тарелку, вытащил оттуда несколько членистоногих, вытер их о свою грудь, пачкая рубашку, костюм и остававшуюся чистой часть галстука, затем провел руками по своим спутанным волосам, после чего встал из-за стола, отдал поклон и удалился в свою каюту, откуда не появлялся до самого конца плавания, погрузившись в напряженное молчание. Несмотря все эти несчастия, я была зачата в открытом море.
Моя мать не была готова к материнству, в то время такие вопросы обсуждались шепотом при незамужних девушках, и Бабуля не удосужилась рассказать ей о непристойных занятиях, имеющих место между пчелами и цветами, поскольку душа ее витала в других материях, больше интересуясь полупрозрачной природой мира призрачного чем суровыми реалиями мира материального, при этом, однако, едва узнав о беременности, он сразу определила, что это будет девочка, назвала ее Изабель и установила с ней постоянный контакт, который не прерывается до сегодняшнего дня. Моя мать уцепилась за существо, растущее в ее чреве, пытаясь компенсировать свое одиночество вследствие неудачного брака; она громко разговаривала со мной, пугая окружающих, считавших, что она страдает галлюцинациями, и я предполагаю, что я слушала ее тогда и отвечала ей, но я не могу вспомнить ничего из того внутриутробного периода моей жизни.
У моего отца был отличный вкус. У нас на родине в Чили, щегольство всегда считалось пороком и на него смотрели искоса, находя сдержанность и скромность признаком утонченности, а в Лиме, городе вице-королей, роскошь - это в порядке вещей. Мы жили в доме, не соответствующем его положению второго секретаря посольства, отец нанял множество слуг из местного населения, выписал себе роскошную машину из Детройта и сорил деньгами на вечеринки, казино и прогулки на яхте, никому не давая отчета, откуда у него берутся деньги чтобы жить на широкую ногу.
За короткое время ему удалось завести отношения с самыми важными фигурами среди политиков и известных личностей, нащупать слабые места у каждого из них и благодаря своим контактам разузнать некоторую конфиденциальную информацию, включая даже из области государственной тайны. Он стал непременным гостем на балах в Лиме; в разгар войны у него всегда было лучшее виски, самый чистый кокаин и самые любезные проститутки, для него были открыты все двери. В то время как он поднимался по карьерной лестнице, его жена чувствовала себя заключенной, находящейся в безвыходной ситуации, привязанной в свои двадцать лет к скользкому деляге, от которого она полностью зависела.
Томясь от влажного жаркого летнего климата, она строчила письма своей матери бесконечными страницами, которые, пересекая море пропадали в почтовых тюках, напоминая разговор глухих. Эти письма полные печали, сложенные стопкой на столе, убедили Бабулю в разочаровании ее дочери, и она, прервав свои спиритические сеансы с тремя подругами из эзотерического Белого Братства, положив колоды для гаданий в портфель отправилась в Лиму на хрупком двухмоторном самолете, одном из немногих, перевозивших пассажиров, потому что в военное время самолеты использовались преимущественно для военных целей. Они прибыли к нам как раз к моменту моего появления на свет. Поскольку всех детей она родила в домашних условиях, при помощи мужа и повивальной бабки, ее сильно озадачил подход к принятию родов в клинике.
Одним уколом анестезии роженицу лишили сознания, и заодно возможности свидетельствовать происходящее, а едва младенец появился на свет, его тотчас забрали у матери, поместив в кювез для новорожденных. Много позже, когда у мамы рассеялся туман анестезии, ей сообщили, что родилась девочка, но что в соответствии с распорядком ей позволено быть рядом с малышкой только для кормления грудью.
–Она чудо, и поэтому мне не позволено ее видеть!
–Это драгоценная малышка – заметила моя бабушка, стараясь придать своему голосу убедительности, хотя на самом деле у нее до сих пор не было возможности увидеть меня. Сквозь стекло больничной палаты она сумела разглядеть лишь сверток завернутый в одеяло, в котором ее глазу трудно было признать что-то человеческое.
Когда я начала вопить от голода на другом этаже, моя мать пришла от этого в ярость, готовая уже вернуть свою дочь силой, если это потребуется. Пришел врач, диагностировал у нее припадок истерии, сделал ей еще один укол, оставив пациентку спать еще на двенадцать часов. К этому моменту моя бабушка чувствовала себя как на пороге ада, и, лишь только ее дочь немного пришла в себя, она помогла ей умыться холодной водой и одеться.