Он молчал. Тишина между нами тянулась, как резиновая лента, натянутая до предела. Потом он кивнул:
- Я понял.
И всё? Просто понял? Моё сердце гулко стучало, требуя продолжения. Я хотела, чтобы он сказал что-то ещё, объяснил, развеял мой внутренний хаос, но он только снова посмотрел в бумаги.
Я уже собиралась развернуться и уйти, когда он вдруг произнёс:
- Лайла… Ты правда хочешь знать, что происходит?
Я замерла. Его голос звучал чуть тише, чем обычно, но в нём была скрытая напряжённость.
- Да, - мой ответ был скорее выдохом.
Тим посмотрел на меня долгим, проникающим взглядом. Затем он, словно что-то решив, достал из внутреннего кармана куртки сложенный вчетверо листок и протянул мне.
- Только не здесь. Открой его, когда будешь одна.
Я приняла бумагу, чувствуя, как ладони покрываются потом. Что это? Почему нельзя прочитать сейчас? Но, видя, что Тим снова отвёл взгляд, я поняла, что он больше ничего не скажет.
Весь оставшийся день я держала этот листок в кармане, чувствуя его вес, словно это была не бумага, а свинцовая пластина. Что там? Почему мне так страшно развернуть его? Вечером, когда я наконец оказалась дома, я медленно, будто боясь разорвать что-то важное, развернула листок.
И то, что я там увидела, перевернуло всё наизнанку…
Глава 15
«Лулуах.
Я не буду обходить углы. Я думал, что смогу сдержаться, вести себя по правилам. Я — вроде как взрослый. И к тому же наш родительский абсурдный семейный фон. Всё было "против".
Но, чёрт возьми. Я смотрел, как ты пьёшь мой чёртов кофе, и понимал — я в дерьме по уши. Потому что хотел, чтобы ты осталась. Просто осталась со мной и навсегда.
Я больше не собираюсь притворяться. Мне не пятнадцать. Я не влюбился, как подросток. Я просто вижу тебя. Упрямую. Живую. Раненую. И настоящую. Мне плевать, что подумают. Главное — что подумаешь и хочешь ты.
Сегодня вечером я буду дома. Если решишь, что хочешь говорить — или молчать рядом — просто зайди. Дверь будет открыта. Просто... будь рядом, если можешь.
Если не придёшь — окей. Я не напишу тебе больше. Уважу твой выбор.
Но, если придёшь — закрой за собой дверь. Не потому, что я боюсь, что кто-то увидит. А потому, что, если ты зайдёшь — я не отпущу тебя просто так.
– Тим. »
Я сидела с письмом, прижав его к коленям, будто он мог прожечь ткань насквозь.
Я посмотрела в окно.
Сумерки уже ложились на город, фонари начинали светиться тусклым янтарём.
Я знала — если пойду, всё изменится.
Если не пойду — может, и нет.
И всё же… я уже встала.
Быстро. Не раздумывая.
(Спустя двадцать минут. Квартира Тима.)
Я не постучала.
Просто толкнула дверь. Она, как он и написал, была не заперта.
Тим стоял на кухне, спиной ко мне.
Футболка. Джинсы. Ничего особенного — кроме того, как он обернулся, когда услышал.
Не удивился. Не бросился. Только посмотрел. Долго. Прямо.
Я закрыла за собой дверь.
И это был не жест вежливости. Это был — выбор.
Он не сказал ни слова. Только отложил полотенце и выключил плиту.
Шагнул в мою сторону.
Медленно.
Без лишней суеты, но с таким напряжением, будто сам себя сдерживал.
– Значит, ты пришла, – сказал он наконец.
Я кивнула.
– Дверь закрыла.
Тим подошёл ближе. Я не отступала.
Он стоял прямо передо мной. Он провёл пальцами по моей щеке — медленно, как будто не верил, что может.
– Я ждал тебя, – сказал он глухо.
– Я знаю, – выдохнула я. – Я тоже.
Поцелуй не был нежным. Он не искал одобрения. Я вцепилась в его футболку, прижимаясь ближе, чувствуя, как его тело отвечает на каждое моё движение. Он прижал меня к стене, и наш поцелуй стал глубже, грубее, отчаяннее.
Он поднял меня, не спрашивая разрешения, и мои ноги обвились вокруг его талии, будто мы это делали уже десятки раз. Всё было интуитивно, жадно, как голод, который нельзя утолить словами.
Комната качнулась — или это мы двигались слишком быстро. В одно мгновение он опустил меня на кровать. Футболка слетела с него в секунду.
Я тянула за ремень на его джинсах, его руки уже были под моей футболкой, на моей коже. Горячие, твёрдые.
– Ты уверена? – выдохнул он, зарываясь лицом в мою шею.
Я подняла его лицо за подбородок, посмотрела прямо в глаза:
– Тим, я пришла не пить кофе.
Он улыбнулся — один раз, криво.
Потом ночь разорвала нас на части.
Одежда исчезала между поцелуями, руки находили спину, шею, бёдра — всё. Всё, что так долго было запретным, но неотвратимым.
Дыхание спутанное, кожа горячая.
Он не был грубым — но жёстким, да.
Я не была застенчивой — я горела.