Каждое движение было крикливой попыткой сказать:
"Я здесь. Я выбираю тебя. Я чувствую."
А потом наступила тишина. Не неловкая.
А такая, в которой можно было дышать полной грудью.
Он лежал на спине, я — на его плече, рисуя пальцем круги на его груди.
Он молчал. И я молчала.
Потому что всё, что можно было сказать — мы уже сказали телами.
Я проснулась от того, что почувствовала тепло на плечах — мягкий плед, который он так аккуратно накрыл, словно боялся, что я замёрзну. Он нежно поцеловал меня в макушку, когда заметил, что я уже не сплю.
— Лулуах, — прошептал он, когда поднял меня на руки, — время вставать.
Одно движение — и я уже в его крепких объятиях, а он несёт меня в ванную. Вода была тёплой, как солнечный луч на коже, и я доверилась ему без остатка. Он намыливал мои волосы, а я тихо смеялась:
— Не слишком ли ты аккуратен? Я не ребёнок.
— Нет, ты моя лулуах, и я буду баловать тебя как захочу.
Его руки не спешили, каждый жест был как обещание — не причинять боли, а лечить. Когда он аккуратно высушил меня полотенцами, а потом одел в мягкие вещи.
— Кофе, — объявил он, усаживая меня за стол. — Как ты любишь.
Пока он готовил завтрак, я смотрела, как он движется по кухне — всё будто было ему под силу: жарить яичницу, разрезать торт, наливая свежий сок. Он поставил всё на стол, не забывая поглядеть, не слишком ли горячо.
— Ты всегда и со всеми такой? — спросила я, обводя взглядом накрытый стол.
Он не ответил на мой вопрос, а сел рядом и начал кормить, как будто я была не взрослым человеком, а несмышлёным ребёнком. Когда я облизывала губы, на которых осталась капля мёда он наклонился и поцеловал меня, и промычал, будто это и есть самое вкусное на целом свете.
— Чистим зубки? — с улыбкой спросил он, взяв щётку и пасту.
Я не сопротивлялась. Его прикосновения были настолько нежными, что даже дразнить его не хотелось. После этого он обнял меня и так весь день — не выпускал из рук.
— Знаешь, — сказал он вечером, когда мы сидели вместе на диване, — я же не смогу теперь тебя отпустить, уже никогда, я сопротивлялся, хотел всё сделать по правилам, чтобы ты вышла замуж, была счастлива, но теперь я знаю, что больше не смогу отпустить тебя, хотя весь мир будет против, я никому не отдам тебя.
Я весь день сопротивлялась, но после его откровенных слов, меня накрыло, и я начала рыдать, как какая-то сумасшедшая вместо того, чтобы улыбаться. Тим сразу заметил, как мое дыхание стало прерывистым, а плечи задрожали от рыданий. Он настороженно наклонился ко мне, губами нежно коснулся слез, которые ещё стекали по моим щекам.
— Лулуах, что случилось? Я тебя обидел чем-то? — его голос дрожал, он явно не хотел, чтобы я страдала. — Прости меня, пожалуйста.
Я всё ещё рыдала, зарываясь лицом в его тёплую рубашку, и постепенно слова начали выплёскиваться из глубины души, где хранились все мои страхи и радости:
— Ты знаешь, Тим... — я всхлипнула, пытаясь взять себя в руки, — никто раньше не относился ко мне так, как ты. Никогда. Мне казалось, что любовь — это что-то из книг, что она не для меня. Я боялась, что никогда не буду по-настоящему счастливой. А с тобой... с тобой я чувствую себя живой, настоящей, нужной. Я боюсь потерять это.
Тим крепче прижал меня к себе, будто хотел передать через объятия всю силу своей поддержки.
— Лулуах, ты не должна бояться. Я здесь, и я никуда не уйду. Ты не одна.
Тим осторожно поднёс руки к моему лицу, убирая слёзы губами, словно нежным прикосновением стирая мою боль.
Он тихо гладил меня по голове, укачивая, словно стараясь передать через каждое прикосновение свою защиту и любовь.
— Спасибо, — прошептала я, не отрываясь от его груди, — за то, что ты есть. За то, что делаешь меня счастливой.
Он ответил шёпотом, словно обещая навсегда:
— Я всегда буду рядом, Лулуах. Всегда.
Глава 16
С того дня прошло две недели. Мы с Тимом жили теперь вместе: он отвозил меня на учёбу, ибо сам направлялся туда же, и никому не приходило в голову удивляться нашему соседству, ведь для окружающих мы были лишь сводными братом и сестрой.
Вечером, около шести, я вернулась домой. Тим в тот день задерживался на занятиях и должен был появиться лишь к восьми, и потому, чтобы скоротать время, я принялась готовить ужин. На душе было спокойно, даже радостно: в доме чувствовался уют, воздух был пропитан запахом жареного лука и тихой гармонией ожидания.
Но около семи часов раздался звонок. Я, решив, что это Тим, поспешно вытерла руки о полотенце и, улыбаясь, подбежала к двери. Однако, распахнув её, я на мгновение оцепенела. На пороге стояла высокая красивая женщина, блондинка с тонкими чертами лица и усталым выражением глаз. Её фигуру заметно обременял большой живот, и в её облике чувствовалось нечто тяжёлое, судьбоносное.