Полковник встал.
— Надеюсь, что вы понимаете еще одно обстоятельство: вам придется рассказать — кто, где и когда дал вам задание начать охоту за Барабихиным. Повторяю — за инженер-майором Барабихиным. Даю вам еще несколько минут на размышление. А пока, чтобы у вас не осталось сомнений в том, что ваша карта бита, я нарисую картину всего, что произошло.
Полковник прошел к сейфу, стоящему в углу комнаты, открыл сейф, вытащил оттуда маленький изящный патефон и поставил его на письменный стол. Затем достал из ящика стола небольшую пластинку и показал ее арестованному.
— Любопытная вещичка. Ее забрали у вас на квартире во время обыска. Вы в это время были за городом, совмещали приятное с полезным. Рыбу ловили и деловой разговор с друзьями на коротковолновом вели… Кстати, гражданин «радиолюбитель», аппарат ваш — американской марки. А теперь — давайте, послушаем…
Полковник завел патефон.
Песня «Метелица» зазвучала в кабинете следователя. Если бы посторонний человек вошел в этот момент в кабинет, все происходящее могло показаться ему необыкновенно странным. В кабинете полковника Министерства внутренних дел во время допроса следователь и арестованный слушали патефон. На лице полковника блуждала мечтательная улыбка. Видимо, песня доставляла ему наслаждение, а вид второго слушателя — арестованного — доставлял ему тоже немалое удовлетворение. Рущинский сидел сгорбившись, спрятав голову в плечи, засунув ладони рук между коленями. Лицо его стало серым, постаревшим.
Рущинский знал эту пластинку наизусть. С той минуты, когда полковник положил ее на диск патефона и раздались первые звуки, он понял, что дальнейшая игра бесполезна. Провал налицо. Ставка бита. Пришло время расплачиваться по счету. Зачем тянуть? Если он не начнет говорить сегодня, ему придется это сделать завтра, послезавтра… Нет, уж лучше не откладывать… Может быть, хоть это будет маленькой зацепкой за жизнь.
Рущинский устало махнул рукой. В этом жесте было все, что волей-неволей хотел выразить пойманный с поличным шпион: и бессмысленность дальнейшего запирательства, и безнадежность своего положения, и готовность давать показания… Да, вынужденная готовность давать показания, потому что он хотел жить, а своим хозяевам и шефам он теперь был не нужен. Они откажутся, уже отказались от него. Провалившийся агент вычеркивается из списка живых. «Ягуара-13» больше нет…
— Можно мне напиться? — глухо спросил Рущинский.
Он с жадностью выпил стакан воды и закурил папиросу. Взглядом, в котором отражались отчаяние, безнадежность и душевная опустошенность, скользнул по комнате и задержался на подоконнике, на котором, как всегда, стояла вазочка с цветами. Цветы!.. Рущинский неожиданно горько улыбнулся.
— Чему вы улыбаетесь? — спросил Дымов.
— Вот… цветы… Я покупал букеты Барабихиной… Много букетов…
— Жалеете, что много потратились?..
— Мне только и остается, что жалеть о затратах на цветы… Уж если начинать жалеть — так совсем о другом. Ну, что ж… Записывайте!..
— Потом запишем, — отозвался полковник. — Хочу сначала послушать вас. Начнем опять с биографии.
— Настоящая моя фамилия Рущин. Мой отец в прошлом был кулак, крупный кулак. Понятно, что он не любил Советской власти. Он был из числа тех, кто затаил злобу и ждал… Долго и безнадежно ждал. Можно сказать с уверенностью, что если бы отец дожил до войны 1941 года, он сумел бы… в общем, ясно.
На меня и на мое воспитание отец имел огромное влияние. Я рос замкнутым, почти не имел друзей. Когда в наш город пришли гитлеровцы, я поступил к ним в одну из военных мастерских, работал электромонтером. Но фашисты быстро разузнали мою родословную, мои настроения, и я получил вторую работу. Она значительно лучше оплачивалась. Правда, штурмбанн-фюрер Гладбах — был такой — предупредил, что в случае отказа или отвиливания от выполнения его заданий меня вздернут на фонарь. — Рущинский криво усмехнулся. — Может быть, это, гражданин следователь, в какой-то мере оправдывает… Нет, объясняет мое поведение. Я хотел жить…
Незадолго до отступления немцы отправили меня в Германию, вначале в Лейпциг, потом в Берлин. Берегли, так сказать, с учетом на будущее, считали, что я подаю надежды.
Как видите, гражданин следователь, я с вами вполне откровенен. Теперь уж играть в прятки нечего… Разрешите еще закурить?