Последней в списке на сегодня была престарелая мисс Эмми Шварц. Эту кроткую женщину передал в мое ведение профессор Элкинс, намекнув что её нетипичный недуг может быть полезен для моей научной работы по диссоциативному расстройству личности. Обычно мы проводили положенный час за милыми беседами о музыке и литературе, после чего я продлевал ей рецепт и отпускал домой. Другая, сварливая Эмми, о которой говорилось в отчётах моего коллеги, пока себя не проявила.
Эмми пришла в бодром расположении духа, с порога порадовавшись погожему деньку – большой редкости для здешних промозглых мест, она сняла с головы заколку, рассыпав по плечам посеребрённые годами волосы, и разоткровенничалась, поведав мне о единственной в её жизни любви. Оказалось, её молодой человек, возвращаясь со свидания с ней, погиб в автокатастрофе:
– С тех пор что-то во мне разладилось. Навсегда, – со вздохом добавила Эмми.
– От меня ушла жена и я не знаю, что с этим делать, – вырвалось у меня.
– Вы её любите?
Я медлил с ответом.
– Вот, так всегда! – послышался грубый чужой голос.
Я обомлел – вместо кроткой старушки на другом конце стола обнаружился хамоватого вида мужик: лисоватый, широкоскулый, с выдающимся квадратным подбородком, заросшим трехдневной щетиной. За годы учёбы, практики и исследований мне ещё не приходилось наблюдать столь разительного изменения внешности пациента во время приступа. Это и есть вторая Эмми?
– Чёрт меня дери, это же компас! – Тыкнув пальцем мне за спину, басовито прогундел визави.
– Компас? – осторожно поинтересовался я.
– Пересмешник, ну ты и скотина, – грубо оборвали меня. – Значит вы с Рассудительностью нашли обломки корабля и скрываете это от остальных?
– Какие ещё обломки? – стараясь сообразить, правильно ли расслышал сказанное, ухватился за столешницу я.
– Не делай из меня идиота! – ноздри мужчины раздулись от гнева, а налившиеся кровью глаза полезли из орбит. – Вам на руку, чтобы люди считали кораблекрушение мифом. Пришли на остров из ниоткуда, да? И должны поклоняться молчунье Этте.
– Кому, простите? – стараясь унять внутреннюю дрожь, поинтересовался я. Ночная грёза сбывалась самым невероятным образом.
– Издеваешься? – сжал кулаки мужчина.
– Ни в коем случае.
– Где спрятался, Пересмешник? Ну-ка вылезай из кустов, или я начищу тебе рыло, несмотря на то, что ходишь в прихлебателях у мистера Благо.
Он смотрел на меня в упор и не видел?
– Я здесь и вовсе не прячусь, – медленно проговорил я.
– Не ври, мелкий скунс! – с этими словами он прошел мимо меня и снял со стены часы, действительно похожие на компас. – Это я оставлю себе. Показывай, где вы прячете остальное.
– Я не понимаю, о чём вы говорите, – удивился я, вдавливая кнопку вызова экстренной помощи.
– Не понимает он. Где корабль, спрашиваю? Или то, что от него осталось, – он развёл руками так, будто раздвигал ветви кустарника. – Вылезай, Пересмешник, не то хуже будет. Мистер Гнев шутить не любит.
– Простите, но я не Пересмешник.
– А кто же ты, глумливая скотина? Думаешь, я не видел, как ты, на потеху болтливым бабам, копируешь мою походку? Ты куражишься, а они гогочут, надрывают свои паскудные животы, – не унимался последний.
– Я – доктор, доктор Лост. Эмми, очнитесь!
В этот момент женщина приникла к мягкому покрытию пола:
– Какой ещё Лост? Говорю тебе, вылезай из оврага.
В этот момент в кабинет ворвались санитары. Эмми сопротивлялась, сражаясь за часы с невероятной для тщедушной старушки силой. После недолгой потасовки её скрутили и увели.
– Ты ещё пожалеешь, – зло процедил Гнев напоследок. – Я всё расскажу Этте. Она заплачет, и каюк вам всем.
Когда дверь за спиной Эмми захлопнулась, я рванул воротник рубашки: остров, корабль, Рассудительность и Этта бильярдными шарами стучали в голове. Я не успел осознать, как выскочил из клиники, на ходу набрасывая на плечи плащ, оседлал оставленный у входа велосипед и помчался куда глаза глядят. Долго мотался между холмов, тонувших в подступающих сумерках, не разбирая дороги. Тускло освещённые, забранные решётками окна клиники для душевнобольных показывались то справа то слева, а я упрямо вертел педали, словно за мной гнались все ужасы мира.
Неведомо сколько ещё времени меня носило по замкнутому кругу, но когда часы на городской ратуше пробили полночь, я вдруг остолбенел и едва не вылетел с сидения на полном ходу. Отдышавшись, спешился и поплёлся в направлении города, точно в бреду добравшись до знакомой калитки. Бросив взгляд на утратившую в темноте четкие очертания тень собственного жилища, я понял, что не могу остаться наедине с собой, с тем до смерти напуганным человеком, которого совершенно не знаю. Лучше прогуляться, подышать покалывавшим горло воздухом, это поможет унять возбуждённые нервы.