Травиться – пошло. Вешаться – мерзко. Резать вены – больно. Прыгать с балкона – страшно. Просто сидеть и считать секунды. Выписывать пальцем на полированной столешнице первые буквы его имени и фамилии, округло и остро из черточек и линий, завязывая вензелем.
Телефон. Кому нужна эта пошлая плоская игрушка. Телефон. Звонит, и что-то кому-то от тебя потребовалось. Округло и остро, линии и черточки. И к черту все звуки. Голоса, звонки, мелодии. Округлые линии его имени, острые углы фамилии. То, чего нельзя делать всерьез. То, чего никогда не произойдет. Острые черточки твоего имени, углы его фамилии – на одной строчке, плотно прижатые друг к другу.
«Ничего не было. Не было. Не было!» И только не понятно – это о месяцах «до» или о часах «после». Встать и уйти. Спасибо. До свидания. Прощай. Не нужно слез. Слез не получалось. Получалось взять ручку и начать на полировке стола выскабливать линии и черточки, углы и округлости, твои и его. Получалось поставить руку под кипяток воды из-под крана и смотреть, как начинается ожог. Получалось одеться и пойти на улицу, переходить перекрестки на «красный». Не получалось синхронизовать свое время с тем, которое было у всех. Получалось молчать. Смотреть в стену и молчать. Не получалось отвечать на сочувствие. Получалось идти ночью через пустой город, подходить к его подъезду и стоять, не понимая, зачем пришла.
Проходит еще один день. От «привет» до «пока». Неспешно, никого не тревожа. Проходит.
Часы, поставленные на пять минут первого ночи, давно прозвонили. Больше некому вставать и уходить. Горячий кофе остыл и стал мерзкой жижей. Рыжая кошка больше не ходила по комнате. Кто-то забыл закрыть окно и мело тополиным пухом. Звонил телефон. Время шло своим чередом. Чья-то жизнь продолжалась. Черточки и линии, округлости и углы, его и твои. Как всегда, не рядом.
Но, Счастье мое, будь, просто будь…
За эти слезы, чистые, как снег,
Спасибо
За миллиарды человек,
Спасибо
Земфира
Стайка разношерстных спортсменов вбегает в холл гостиницы олимпийского комплекса. Маленькая темноволосая девочка с личиком куклы-ребенка и взрослыми пухлыми губами что-то рассказывает, блестя темными влажными глазами. Парни-гимнасты смотрят на нее завороженно, тем сильнее наслаждаясь общением, чем очевиднее, что перед ними еще, в сущности, дитя. Более того дитя, активно опекаемое тренерским штабом, чтобы нечаянно никто не обидел и, что уж там, не слишком отвлекал молодую надежду художественной гимнастики.
Девушка внезапно осекается, стоя с товарищами у лифта, куда-то внимательно смотрит, а потом говорит:
– Ребят, поезжайте без меня. У меня дело.
И, отмахнувшись от вопросов сокомандников, углубляется дальше в тишину дневного гостиничного холла.
– Ян, чего это с ней? – удивленно спросил один из парней.
Тохтахунова, одна из подруг и соперниц уходящей от лифтов девушки, проследила направление движения своей подруги-соперницы, увидела сидящую тренера и, успокоившись, сообщила:
– Наверное, что-то Ирине Витальевне хочет сказать.
Свой ответ Яна сопроводила кивком головы в направлении худощавой брюнетки, сидящей в одном из кресел на отшибе.
Гимнастка подошла ближе к креслу, где прикрыв усталые глаза, сидела ее наставница. Лицо было измотанным, а, судя по закушенной губе, женщина боролась со слезами:
– Ирина Витальевна, у вас все нормально?
Легким прикосновением к кисти женщины спортсменка обозначила свое присутствие.
Строгая брюнетка открыла красные глаза и тихо ответила:
– Нет, Гель, не все. Мамины результаты анализов пришли. Плохие, – посмотрела на напряженное лицо ребенка, улыбнулась через силу, – Да, ты не переживай. Я сейчас успокоюсь.
Геля постояла еще немного, а потом решительно села в кресло рядом с тренером.
– Ты чего, Вавилова? Иди отдыхай, – удивилась женщина.
– Нехорошо, Ирина Витальевна, когда человек в плохом состоянии – один. Я немного посижу тут.
Тренер смотрит сквозь холл, не концентрируясь ни на чем, и отвечает:
– А если человек хочет быть один?
– Но вы же не хотите? – слышит из кресла рядом.
И обе замолкают. Время кружится вокруг ламп дневного света, стекла столов, темных кресел.
– Мне надо сыну написать про результаты, а я не могу, – вдруг говорит усталая брюнетка.
– Ирина Витальевна, давайте я вас своим чаем напою? Мне бабушка с собой дала, сказала, что он придает сил и уверенности.