Барон знал о том не понаслышке. Принадлежа к «партии Императрицы», Гейкингу было известно, что среди тех, кто симпатизировал Палену, находился не один Император Павел, но и Императрица Мария Фёдоровна, и высоко им чтимая Е. И. Нелидова. И у той, и у другой все добрые чувства улетучились без следа только в марте 1801 года…
Пален, в отличие от своих подельников, не скрывал главную цель переворота: Императора Павла «должно было не быть». Ему претили все эти разговоры о «регентстве» и «добровольном отречении». Он знал твёрдо одно — Император должен быть убит. В беседе с генералом А. Ф. Ланжероном он высказался о том с солдатской прямотой.
«Я должен признаться, что Великий князь Александр не соглашался ни на что, пока я не предложил дать ему честное слово, что никто не посягнёт на жизнь его отца. Я дал ему это обещание. Я не был так безрассуден, чтобы ручаться за то, что было невозможно: но нужно было успокоить угрызения совести моего будущего Государя; я наружно соглашался с его намерениями, хотя был убеждён, что они невыполнимы. Я знал слишком хорошо, что революций или совсем не надо начинать, или надо доводить их до конца, и что если Павел останется в живых, то для Александра скоро откроются двери темницы…»
Пален выболтал то, что было на уме не только у него одного. Но, если такие люди, как Панин, прикрывали планы Цареубийства разглагольствованиями о «величии России» и об «оскорбленном достоинстве», то Пален рубил с плеча. Сам же он рук кровью пачкать не стал, перепоручив убийство братьям Зубовым и Беннигсену. Его главная задача в ночь Цареубийства сводилась к тому, чтобы «опекать» будущего Императора Александра и не позволить Императрице Марии Фёдоровне каким-то образом вмешаться в события.
Пален был мастером лицедейства высшего класса; он сумел обыграть такого впечатлительного и подозрительного человека, как Павел Петрович. Он втянул в сети свою жену графиню Юлию Ивановну, урождённую Шеппинкг (1753–1814), которая исполняла должность гофмейстерины при Великой княгине Елизавете Алексеевне, т. е. была как бы приставлена ко двору Цесаревича. Ничего не известно о том, были ли вовлечены в заговор его три сына — Павел (1775–1834), Пётр (1778–1864) и Фёдор (1780–1863) — офицеры гвардейских полков. Да в общем-то этого Палену и не требовалось. Негодяи отыскивались и среди прочих офицеров.
Вместе с тем один эпизод, случившийся с его сыном (каким — неизвестно), очень способствовал укреплению доверия Императора к главе заговора, хотя он особого расположения к Палену не имел, а последние дни явно был настроен вскорости сменить этого человека. Так вот, после одного из вахтпарадов Пален-младший за нарушение «фрунта» — не явился на развод — был посажен Императором на гауптвахту. Пришедший с докладом к Императору военный губернатор и шеф столичной полиции по этому поводу не проронил ни звука. Павел Петрович, ощущавший, очевидно, свою горячность, объяснил Палену происшедшее; «Я рассержен, что Ваш сын отсутствовал на параде». В отвёт услышал то, чего совсем не ожидал: «Ваше Величество, — бесстрастно изрёк Пален, — наказав его, Вы совершили акт справедливости, который научит молодого человека быть внимательнее». Подобная точка зрения была понятна и близка Павлу Петровичу, который до конца своих дней оставался «рыцарем справедливости»…
К числу «идеалистов» относят часто видного персонажа из чёрного списка заговорщиков: графа Н. П. Панина. Брикнер особенно возвеличивал его, второго после Палена главного инспиратора заговора, приписывая ему множество добродетелей, которыми тот никогда не обладал. Вся его жизнь — сплошная интрига и политическая махинация. В 1790 году Панин женился на Софье Владимировне, урождённой Орловой — дочери графа Владимира Орлова. Это сразу вознесло его в ближний круг Екатерины II, которая чтила всех Орловых. Несмотря на еще весьма молодой возраст, он сразу же вышел на линию противостояния двух дворов и пытался спровоцировать Павла Петровича на какие-то действия против матери. Тут его ожидало полное фиаско, но Панин не угомонился. Его излюбленным занятием в Петербурге было кочевать из гостиной в гостиную и распространять часто им самим же порождённые слухи и сплетни.
На поприще интриганства Никита Петрович Панин порой добивался немалых успехов; именно он вовлек в сети заговора Великого князя Александра, первым озвучив возможность насильственного деяния, что обеспечило успех всей заговорщицкой операции. Панин же являлся и главным «идеологом» переворота. Он не был родоначальником тезиса о «сумасшествии» Царя, но именно Панин, прекрасно образованный, остроумный, настоящий «грандсеньор», настойчиво популяризировал в высшем свете идею о необходимости сначала только «заменить» Императора.