Когда же неё страшное случилось, то теперь уже Император Александр Павлович, вернувшись из полуобморочного состояния при понукании Палена и Зубовых, вышел из своих апартаментов и обратился к караульным из Семёновского полка и нескольким перепуганным придворным с незабываемыми словами: «Батюшка скончался апоплексическим ударом. Всё при мне будет, как при бабушке».
Принципы нового царствование прозвучали: восстановление дворянской вольницы, с одной стороны, и полное лицемерие — с другой. Лгать перед людьми, которые все были в «курсе дела», лицемерить, выгораживая себя, — «политическое кредо» нового царствования. Участник заговора, любимый ученик и протеже умершего А. А. Безбородко сенатор Д. П. Трощинский уже сочинил Манифест о восшествии на Престол нового Самодержца, который как будто был списан с аналогичного Манифеста, появившегося в июне 1762 года, когда Екатерина II захватила власть. Александр 1 этот «творческий продукт» Трощинского полностью одобрил и подписал без колебаний. Уже 12 марта 1801 года он увидел свет.
В нём говорилось, что «Судьбам Вышнего угодно было прекратить жизнь любезного Родителя Нашего Государя Императора Павла Петровича, скончавшегося скоропостижно апоплексическим ударом в ночь с 11 на 12 число сего месяца». Ложь и ложь, и при этом на волю Всевышнего ссылались! Политическая «необходимость», историческая «целесообразность» служили потом оправданием для Александра Павловича. Но кого он хотел обмануть: себя или современников? Ведь «весь Петербург» уже знал о подлинном ходе событий! Может быть, потомков? Но в итоге ведь никого не обманул…
Павел Петрович окончательно переехал на жительство в Михайловский замок 1 февраля 1801 года. На главном фасаде замка красовалось несколько измененное изречение из Псалтыри: «Дому твоему подобаетъ святыня Господня въ долготу дней». Эта, сделанная из бронзы, надпись воспринималась потом как пророчество: 47 букв соответствовали годам жизни Императора Павла I. Указанное число букв насчитывал и оригинал: «Дому Твоему, Господи, принадлежит святость на долгие дни» (Псалтырь, 92.5).
Насколько Павел Петрович ощущал конец земного бытия? При его впечатлительности и природной чуткости он не мог не воспринимать сгущающуюся атмосферу вокруг. Переселяясь на жительство в Михайловский замок, построенный на месте старого Летнего Дворца, Император обронил фразу: «На этом месте я родился, здесь хочу и умереть!» Его желание исполнилось. Бренные останки Павла I покоятся в Петропавловском соборе Петропавловской крепости, у левого клироса, рядом с могилами жены — Императрицы Марии Фёдоровны и сына, Императора Николая I. Однако Михайловский замок до сего дня остаётся дворцом-пантеоном Императора Павла I.
Сохранились отрывочные свидетельства предчувствий Павла Петровича, касавшиеся как его исхода жизни вообще, так и времени пребывания в Михайловском замке в особенности. Широко известна притча, зафиксированная в воспоминаниях близкой подруги Марии Фёдоровны баронессы Генриетты-Луизы Оберкирх (1754–1808), самым подробным образом воспроизведённая уже Шильдером. К этой истории и потом часто обращались различные авторы, ища здесь подтверждения «ненормальности» будущего Императора, «почти за полтора десятка лет до восшествия на Престол». Между тем указанное повествование подобный «диагноз» совсем не подтверждает.
Дело происходило в Брюсселе 29 июня 1782 года, во время заграничного путешествия Павла Петровича. Вечером того дня у князя Карла-Иосифа де Линя (1735–1814) состоялся небольшой приём в самом узком кругу. Помимо Павла Петровича, на нём присутствовали: Александр Куракин, баронесса Оберкирх и несколько иных лиц, имена которых остались неизвестными. Тон беседы задавал князь Линь, рассказывавший вещие сны и пророческие предчувствия, сопровождавшие жизнь многих выдающихся людей.
Подобный интерес не был необычным. На дворе стоял XVIII век, «эпоха Просвещения», время гонения на Христианство, когда «лучшие умы Европы» издевались и третировали духовные ценности, являвшиеся путеводной звездой человечества более полутора тысяч лет, В этой атмосфере отвержения истинного началось повальное увлечение мнимым: оккультизмом, спиритизмом, масонством и тому подобными эрзацами. Постижение «мистики жизни и смерти», расшифровка «таинственных знаков и символов» бытия приобретали характер страстного увлечения. Потому и проблематика брюссельского вечера не выходила за рамки общепринятого в высшем свете.