Она забрала Александра от родителей под свою полную опеку. Отныне всё, что касалось Великого князя Александра, находилось исключительно в компетенции Екатерины II, Когда через полтора года (27 апреля 1779 года) у Павла и Марии родился второй сын, Константин, то и он тотчас так же оказался в бабушкином плену. Родителям дозволялось только время от времени «навещать» своих сыновей.
Сыновья были лишены родительского ухода, а у родителей отняли их неотъемлемые родительские права. Павел воспринимал это не только как личное оскорбление, но и как оскорбление Бога, Ведь это Он посылает родителям великую радость — детей; только Всевышний налагает на отца и мать святые обязанности их взращивания и воспитания. А тут вторгается жестокая третья сила, которая разрушает этот промыслительный союз и возводит преграду между родителями и их чадами. Павел Петрович давно не сомневался, что его мать — великая грешница, и вот ещё одно её позорное деяние…
Все же пиетисты Екатерины II не усматривали в подобном кощунстве ничего предосудительного. Шильдер по поводу произвола, связанного с Александром Павловичем, ограничился бесстрастной сентенцией: «Признавая сына и невестку неспособными воспитывать будущего Русского Государя, Екатерина, как глава Императорского Дома, считала своим правом и обязанностью взять на себя заботы по воспитанию внука, в надежде увидеть в нём впоследствии воплощение лучших своих дум и стремлений». Но ведь будущим «Русским Государем» должен быть Павел Петрович, а отнюдь не Александр. Да и почему родители «были неспособными» воспитывать своих детей? Апологеты «Екатерины Великой» два века умиляются её «великодушию»: она, видите ли, в отличие от Елизаветы, «разрешила» родителям видеть своих сыновей…
Если перевести подобные эвфемизмы на понятный язык, то ясно одно: все понимали, и во времена Екатерины и после, что Самодержица именно в Александре видела своего преемника. Трудно предположить, чтобы Павел не расшифровал подобный замысел, однако он не позволил спровоцировать себя на некий «мятеж», который неизбежно привел бы к его изгнанию, заточению, а возможно и гибели. Это свидетельство огромной выдержки и железного характера Павла Петровича. Даже в своей тайной переписке с Никитой и Петром Паниными, которая велась несколько лет с большими предосторожностями, и с близким к Паниным дипломатом и генералом князем Н. В. Репниным (1734–1801), где обсуждались многие проблемы государственной важности, Павел Петрович ни разу не позволил выпадов против матери.
Однако все монаршие насилия не прошли совсем незаметно: началось полное, но скрытое «отчуждение» между Павлом и Марией, с одной стороны, и Екатериной — с другой. Но только внутренним отторжением дело не ограничилось, С начала 80-х годов начинается целенаправленная кампания по шельмованию Цесаревича и его супруги. Екатерина теперь уже «не любила» не только сына, но и Марию Фёдоровну, которая ей стала представляться «мелкой» и «неумной». Она так «театрально» плакала и молила Императрицу отдать ей детей, что это выглядело «неприлично»! А ведь Екатерина всей своей жизнью красноречиво доказала, что она настоящий «специалист» в вопросах морали и этики. Потому образ воздушной «Психеи» был изъят из обращения в окружении Императрицы.
Мария Фёдоровна, обжившись при Дворе, очень быстро поняла, что нравы здесь господствуют предосудительные. Простая, романтическая, добропорядочная, она испытала потрясения от увиденного. Праздность и куртизанство определяли атмосферу придворной жизни. Её Павел представлялся страдальцем и праведником в мире разврата и лжи; он вызывал лишь восхищение и сострадание. Она не могла сдержаться и написала о том матери. Вюртембергская герцогиня откликнулась сочувственным письмом. «Вы правы, дорогое дитя, жалуясь на испорченность Императрицы… В природе нет ничего более жесткого, как сердце, которое предалось своим страстям и в зтом самозабвении не видит ничего кругом себя, Я понимаю страдания, которые Вы должны испытывать, присутствуя при всех возмутительных сценах».
Забегая вперед, уместно заметить, что Екатерина II оказала плохую услугу и Александру Павловичу, и России. Она хотела его воспитать сильным, умным и благородным человеком, она желала воплотить в нем идеальный образ будущего правителя, который прогремит в истории своими славными делами; она видела в нём второго Александра Македонского. На самом же деле все оказалось совсем не идеальным. Его так «хорошо готовили» к роли будущего правителя православной России, что он долго не мог сносно изъясняться по-русски, а Евангелие открыл первый раз в жизни только в 1812 году, накануне вторжения в Россию Наполеона.