Бабушка всеми силами старалась ограничить частоту и продолжительность встреч родителей с детьми. О том, насколько Екатерина была бесчеловечна в отношениях с сыном и невесткой, красноречиво свидетельствует история, имевшая место в 1787 году. В тот год Императрица совершила шестимесячное путешествие на Юг России. Она хотела лично ознакомиться с новоприобретенными территориями и, главное, — увидеть «южную жемчужину» — Крым. Поездку организовывал «повелитель Юга России» — Г. А. Потёмкин. Вопрос был в центре внимания всего петербургского бомонда фактически всю вторую половину 1786 года. Замысел экспедиции и её нюансы с Цесаревичем Екатерина не обсуждала. Но Павел и Мария были потрясены, когда узнали, что Екатерина берёт с собой в шестимесячное путешествие их сыновей: Александра и Константина, чтобы, как она заявляла, «ознакомить их с Россией». При этом Александру только исполнилось девять лет, а Константину — семь.
Весть об этом вызвала необычную до того реакцию: Павел и Мария написали совместное послание Императрице. Оно было составлено в самых раболепных тонах; Цесаревич с Цесаревной нижайше умолили оставить детей с ними в Петербурге. «Осмеливаемся Государыня, представить Вам картину наших страданий, наших опасений, наших беспокойств по поводу путешествия детей наших; страдания наши легко представить взорам Вашим, Государыня, если вспомните состояние, в котором мы находились в минуту нашего отъезда за границу». Зная, что решение уже принято и прекрасно понимая, что Екатерина никогда (почти никогда) не пересматривает свои решения, Павел и Мария надеялись на чудо. Но его не произошло. Екатерина прислала ответ, весь пронизанный фальшивыми словами «о любви» и заканчивавшийся «обниманием» от «всего сердца».
«Дорогие дети мои. Мать, видящая, что дети её огорчены, может только советовать им умерить свою печаль, не питать чёрных мыслей, могущих вызвать печаль, не поддаваться скорби под влиянием расстроенного воображения, а прибегать к доводам, могущим умерить подобного рода огорчения и успокоить тревоги».
Павел и Мария надеялись на «материнское чувство» Екатерины, но она демонстрировала совсем иное. Её позиция была логически беспощадной. «Дети Ваши принадлежат Вам, но в то же время они принадлежат и мне, принадлежат и государству». В России, где она восседает на монаршем Престоле, ей всё подвластно и все ей принадлежат, а потому она и может вести себя только по своему разумению. Ни стоны, ни мольбы, ни обмороки не производили на неё никакого впечатления, если только они не отвечали её личным видам и «выгодам государства», что для Екатерины являлось синонимами.
Павел и Мария обратились с новым посланием к Екатерине, благодаря её за милостивый ответ, и предложили взять и их с собой в путешествие, чтобы быть «при Вас и наших детях». Однако в планы Императрицы подобная комбинация никак не вписывалась, а потому она была похоронена, не успев стать даже темой для разговора. Отповедь была жесткой: «Чистосердечно я должка вам сказать, — письменно заявила Императрица, — что новое ваше предложение есть такого рода, что оно причинило бы всем величайшее расстройство…»
Замысел Екатерины II расстроился самым неожиданным образом: накануне отъезда из Петербурга, в начале января 1787 года, Великий князь Константин заболел корью; возникли опасения и за здоровье Александра, и Императрица оставила внуков в столице, что её чрезвычайно огорчило. Повелительница России не любила изменять намеченные планы…
Здесь уместна краткая смысловая интерлюдия. Очень часто Императора Павла обвиняли (и обвиняют) в «жестокостях» и «деспотизме», приводя в качестве аргументов примеры отрешения от должностей разнообразных гражданских и военных лиц, некоторые из которых изгонялись не только со службы, но «даже из Петербурга». В таких случаях моральные вердикты звучат непререкаемо. Но почему же подобный ранжир моральной нетерпимости не применяется по отношению Екатерины II? Невозможно спорить с тем, что заточить в темницу и уморить голодом иерарха Церкви (Мацеевича), или разлучить детей и родителей — преступления против морали и нравственности куда в большей степени, чем лишение чинов и должностей. Но так уж уродливо «устроена» наша историография ещё со времени Н. М. Карамзина: двойная мораль, двойной стандарт. Екатерина — «великая», Павел — «тиран» и «деспот»…