– Сумненья? – серьёзно повёл бровью Гвоздеев, – в чём же сумненья-то? В себе ли, в жизни или в верованиях?
– Всего бывает порой, – проговорил Черепов, как бы вдумываясь и вглядываясь внутрь самого себя. – Но опять-таки не в этом главная сила, – продолжал он, – а в том, что просто скука давит, пустота вокруг какая-то, неудовлетворённость моральная… Чувствую, что не хватает чего-то, и живо чувствую, а чего – и сам не знаю, уяснить не могу себе. Но порой такие минуты находят, что, кажись, на всякую отчаянность, на всякое сумасбродство пошёл бы со всей охотой, очертя голову, лишь бы забыться!
– На эту болезнь есть лекарство, – серьёзно и с чувством внутреннего убеждения сказал Гвоздеев. – Лекарство сие – самоуглубление, размышление; надо познать себя в испытаниях естества своего и своей внутренней природы, и тогда вы обрящете в жизни духа такие утешения и сладости, каковых никогда не даст вам вся эта юдольная суетность со всем её блеском, со всеми её благами и почестями.
Гвоздеев замолк на минуту и продолжал раздумчиво ходить по комнате.
– Известно ли вам, сударь, что-либо о «Великом Востоке»? – остановился он вдруг перед Череповым. – Слыхали ли вы нечто о братстве «вольных каменщиков»?
– Случалось, – отвечал тот, – и не раз, и от людей весьма досточтимых, которые к нему относились со всем почитанием.
– Мудрый и не может отнестись инако, – заметил собеседник.
– Да, но правительство наше, кажись, не совсем-то…
– То есть покойная императрица, сказать вы желаете? – перебил Гвоздеев. – Да, это так; но не нынешнее правительство. Ныне, напротив, – продолжал он, – сам император весьма сочувственен ко франкмасонству и всегда таковым оставался. Ныне в здешней ложе можно встретить людей и знатных, и высокопоставленных. Стремление ко всеобщему благу не есть и не может быть преступно.
– Вы франкмасон? – открыто и прямо спросил Черепов.
Гвоздеев потупился, в лёгком смущении, и ответил не сразу.
– Хотя уставы братства, – сказал он, – и воспрещают открываться профанам, но вы человек честный и мой приятель, и я вам откроюсь. Да, я франкмасон и счастлив тем внутренно, ибо только с тех пор, как оным соделался, мои горизонты расширились, и я уразумел, что в жизни, помимо суетного себялюбства, есть ещё жизнь духа, есть иные, более высокие задачи и мечты… Вот где, сударь мой, можно обрести целительный бальзам от тех духовных недугов, которые вас снедают! – с жаром глубокого убеждения заключил Гвоздеев.
Черепов с любопытством стал было расспрашивать о сущности общества, о его задачах и стремлениях, но собеседник объявил наотрез, что не имеет права открывать их непосвящённому, что в этом отношении его связывает добровольно данная клятва, что идея и задачи братства имеют несколько степеней и даже посвящённым открываются не сразу, а постепенно, по мере убеждения высших членов в их духовном совершенствовании.
– Но если дух ваш точно жаждет новых сфер и достойного поприща, – сказал Гвоздеев, – то я могу предложить вас в члены и ввести в ложу; тогда, по мере удостоения вашего, вам всё откроется, всё станет ясно, и вы познаете на земле истинное благополучие.
То состояние духа, какое за всё это время испытывал Черепов, как нельзя более располагало его в пользу сделанного ему предложения. Тоска любви, исключительно наполнявшая его душу, неудовлетворённые стремления к счастию, не дававшемуся в руки, внутреннее одиночество среди товарищей – всё это делало в его глазах пустой и непривлекательной ту жизнь, которая повседневно его окружала. Он смутно, но верно почувствовал в душе, что ему необходим какой-нибудь исход, какое-нибудь отвлечение в иную сторону, во что либо новое, ещё неизведанное им в жизни, и потому-то с радостным и благодарным чувством ухватился он за предложение Гвоздеева.
– Углубитесь в себя, – сказал ему тот на прощанье, – подумайте хорошенько над самим собою, поразмыслите наперёд, и если убедитесь, что хотение ваше не есть минутный порыв, а истинная воля души, жаждущей просветления, тогда решайтесь. Через два дня я заеду к вам, и коль скоро решимость ваша не ослабнет, а ещё тем паче укрепится, – я буду к вашим услугам, сударь, и мы поедем тогда.
В назначенный срок Гвоздеев явился к Черепову.
– Ну что, не раздумали? – спросил он.
– Везите! – было ему решительным ответом.
– Коли так, то ожидайте меня завтра в шесть часов вечера.
На другой день в условленное время они сели в карету и поехали. Экипаж остановился вскоре на набережной Фонтанки, перед одним каменным домом, солидной, барской постройки, наружные окна которого были замазаны белилами, что как бы указывало на отсутствие хозяев, а в сущности, быть может, служило к тому, чтобы не привлекать праздное любопытство прохожих или внимание уличных соглядатаев. Вообще всё внешнее устройство этого дома показывало, что он никак не предназначался для отдачи внаймы разным жильцам. В нём не помещалось ни лавок, ни ремесленных заведений, и видно было, что весь он составляет одну квартиру, одно широкое помещение, как бы нарочно приноровленное для барского богатого семейства. Двор был чист и безлюден.