Царь преувеличивал. Корсаков был еще далеко и вовсе не имел в своем распоряжении 50 000 человек, как не имел и возможности дать им такое применение. Но Баварии нужно было, чтобы Россия оградила ее земли от покушений Австрии. Вследствие этого, 18/29 июня 1799 года первая русско-баварская конвенция определила восстановить баварские приорства и была подписана Павлом в качестве великого магистра ордена. Другая конвенция, от 20 сентября (1 октября), обязывала Баварию сформировать против Франции вспомогательный корпус в 20 000 человек, а Россию – потребовать от Англии субсидию на содержание этого отряда. В то же время делегаты от германских, англо-баварских и чешских приорств направились в Петербург, уже не с целью оспаривать звание нового великого магистра, а для выражения последнему знака почтения.
Итак, Павел одержал верх; но его положение в принятой им политической комбинации, где он хотел играть главную роль, от этого не улучшилось. Конечно, занятие Мальты французами известным образом оправдывало его решение действовать заодно с остальными их противниками. Он предвидел, что этот шаг повлечет за собой другие события, которые станут более непосредственно угрожать интересам самой России. Он уже видел Бонапарта на пути к Константинополю! Но под предлогом стремления остановить этого разрушителя европейского порядка в его преступной работе, царь стал ему подражать! Он сам расшатывал опору здания! Это значило стать одним из защитников Бонапарта. Неожиданное преобразование, так самовластно навязанное древнему, уважаемому ордену, делало также странным участие автора преступления в противореволюционной коалиции. Создавая ему с этой стороны безвыходные затруднения, оно толкало его в противоположный лагерь, куда он неизбежно должен был перейти в недалеком будущем. Другие мотивы, которые приводил себе Павел, чтобы все-таки принять участие в австро-английской коалиции, имели не больше значения.
Это был опять польский вопрос. В нем великодушие Павла ограничивалось исторической критикой разделов и, хотя из внимания к Пруссии или из желания не закрывать себе путь к России, республиканское правительство соблюдало здесь большую осторожность, по крайней мере, с тех пор, как оно приняло серьезный вид, некоторые факты, за которые оно являлось ответственным, могли, однако, возбудить подозрения в участниках дележа. Директория вела политику, иногда полную осторожности, но очень часто лишенную постоянства. По Базельскому трактату она лишила себя права вмешательства в пользу польской независимости; но в следующем месяце, в мае 1795 года, один из самых предприимчивых польских патриотов, Иосиф Выбицкий, приехав в Париж, получил там если не обещания содействия, то, по крайней мере, одобрение, возбудившее в Варшаве надежды, а у других подозрения, одинаково не оправдавшиеся. После того, во время первого итальянского похода, Бонапарт пошел дальше. Принимавший участие в походе поляк, Иосиф Сульковский, находился в числе его адъютантов и в письме, адресованном 15 сентября 1796 года из штаб-квартиры в Леньяно одному из своих товарищей, Михаилу Огинскому, он передавал нижеследующие слова, только что слышанные им из уст главнокомандующего: «Напишите вашим соотечественникам, что я люблю поляков и очень их уважаю; что раздел Польши представляет собой акт беззакония, который нельзя защищать; что, окончив войну в Италии, я сам двинусь во главе французов, чтобы заставить Россию восстановить Польшу…»