Совершенно невероятно, чтобы даже в ноябре 1799 года этим предложениям удалось встретить в Петербурге благоприятный прием. Однако долго задержанный плохим состоянием моря, Пофам смог добраться до русского берега только в конце марта 1800 года, а в этот момент он даже не имел возможности завести переговоры о предмете своей миссии. Ему нужно было, прежде всего, выдержать четырнадцатидневный карантин. Получив, по истечении этого срока, разрешение приехать в столицу, он напрасно просил свидания с Ростопчиным и послал ему, одинаково безуспешно, несколько записок, оставшихся без ответа. В более настоятельном тоне он потребовал тогда аудиенцию у царя, «чтобы передать Его Величеству порученные ему важные сообщения и вернуться в Англию». На этот раз ответ был получен, но следующего содержания: «Капитан Пофам может вернуться, когда ему будет угодно».
В то же время и отношение к Витворту было не лучше. Ему отказали в паспортах для курьера, которого он хотел отправить в Лондон, и на вопрос о причине такого необычайного поступка он услышал в ответ, что царь не обязан давать отчет в своих действиях. Так как он настаивал, Панин должен был через несколько дней ему объявить, что Павел поступает так потому, что недоволен поведением министра и просил об его удалении. И это была правда. Уже в феврале Воронцов получил от своего государя рескрипт следующего содержания: «Имея давно причины быть недовольным образом действиями кавалера Витворта и желая избежать неприятных последствий, которые могут произойти от пребывания при Дворе моем лживых министров, я требую, чтобы кавалер Витворт был отозван отсюда, и на его место назначен другой посол».
Жених леди Арабеллы почуял приближение грозы. Он подозревал, что один из его шифров был перехвачен. У него явилась мысль, «для избежания скандала», распустить слух, будто он получил на несколько месяцев отпуск, а пока, прибегая к другим приемам тайного письма для передачи содержания своих депеш, он пользовался шифром лишь для того, чтобы расточать похвалы царю. Порвав с осторожностью, всегда им соблюдаемой по отношению к частной жизни государя, он восторгался великодушием, которое проявил покровитель Лопухиной, дав ей супруга по ее выбору; но высказав в первый раз искреннее мнение по адресу Павла (Гренвилю, Санкт-Петербург, 21 февраля 1800 года), он прибавил симпатическими чернилами: «The fact is, and I speak it with regret that the emperor is literally not in his senses. This truth has been for many years known to those nearest to him, and I have myself had frequent opportunities of observing it, but, since he has come to the throne his desorder has gradually increased» («Факт в том, и я говорю это с сожалением, что император буквально не в своем уме. Истина эта была уже много лет известна его близким, и я сам имел часто случаи это наблюдать; но с тех пор, как он вступил на престол, его помешательство постепенно увеличивалось».)
Он объявлял царя сумасшедшим, а Павел, быть может, читал эти строки, потому что в его черном кабинете, которого иногда не могла избежать корреспонденция, посылаемая даже через курьера, «были средства на все». Витворт льстил себя, однако, надеждой, что гроза пронесется. Ростопчин был ее причиной, но он не мог долго оставаться у власти. Во что бы то ни стало Англия должна сохранить союз с Россией, для чего, однако, нет никакой необходимости и даже пользы нянчиться с коронованным безумцем. «The more he is courted, the more difficult to is to manage him», – уверял он. Посол был предупрежден Паниным о переговорах, возникших между Петербургом и Парижем, но он не верил в их успех. Бонапарт проиграет со своими лукавыми предложениями. В Лондоне Воронцов разделял этот оптимизм. Он уже получил распоряжение подготовить возвращение на родину русских войск, квартировавших на островах Джерсей и Гернсей; но так как эти инструкции не были составлены в достаточно точных и повелительных выражениях, то, по совету Панина, он не торопился с их выполнением и продолжал посылать в Петербург советы относительно употребления этих вооруженных сил для высадки во Францию. Оба посла в скором времени были жестоким образом обмануты в своих иллюзиях.