Однако был ли император Павел сумасшедшим в патологическом смысле этого слова? Становился ли он таким в этот момент? Уже раньше Чарторыйский слышал следующее восклицание из уст великого князя Константина: «Мой отец объявил войну здравому смыслу с твердым намерением никогда не заключать мира». Он слышал от одного офицера, что «он остается равнодушен, когда его бранит человек (император), явно лишенный рассудка». Но разве не говорят так ежедневно о многих людях, которых, однако, не считают психически больными? В ноябре 1797 года французский посол в Копенгагене, Грувен, тоже говорил: «Здесь рассказывают… о новых поступках этого государя, свидетельствующих о сумасшествии». То же самое слово встречается в следующем году в записке, посланной Директории 21 октября, и в одном из писем Тугута к графу Коллоредо, от 2 января. Но, несколько лет спустя, с 1802 по 1804 год, его можно найти во всех дипломатических сообщениях, примененным к Бонапарту – консулу или императору.
Это до Аустерлица. Во время Итальянской кампании взгляд на императора Павла тоже изменяется. Победы Суворова осветили своим ярким светом и поступки коронованного безумца. Но это торжество было кратковременное, чем триумф Наполеона. Цюрих быстро изгладил славу Нови. Впрочем, в России так же, как и за границей, все ясно видели, что в достигнутых в Италии успехах интерес народа, платившего за них так дорого, не получил никакого удовлетворения, и в 1800–1801 годах прежнее чувство вспыхнуло вновь, окрепло и определилось. Если верить О’Меару, его разделял и Бонапарт, добиваясь в то же время союза с Павлом. «Да, – будто бы сказал он однажды, – я думаю, что он утратил часть своего рассудка».
Только часть? Остается установить относительные признаки предположенного психического расстройства. Но в этом весь вопрос! Каковы были размеры болезни в последней фазе ее развития? Выражались ли они только в увеличении странностей ума и характера, которые в течение уже продолжительного существования не мешали Павлу, в бытность великим князем или императором, блюсти свое положение, часто не без некоторых ошибок, но иногда и с известным достоинством? Или же, наоборот, этот самый человек был, как говорили революционеры 1801 года, сумасшедший, которого надо связать или уничтожить, как бешеную собаку?
Но, прежде всего, что мы понимаем под сумасшествием?
«Мозговое заболевание, обыкновенно хроническое, без лихорадки, характеризуемое расстройством восприимчивости, разума и воли». Это определение, формулированное в начале столетия Эскиролем, является классическим. Но, если ему следовать, нужно было признать Павла достойным сумасшедшего дома гораздо ранее последних лет его жизни. «Все каждый день замечают расстройство его способностей», – писала Мария Федоровна Плещееву в 1794 году. Екатерина замечала, как и все. Стараясь, однако, удалить своего сына от престола, как не обратилась она к консультации врачей?
Она, по-видимому, считала это «расстройство» наследственным недостатком и, рассматривая психическую болезнь великого князя как факт исторически установленный; известный русский психиатр согласился с этим мнением.
По мнению одного французского специалиста, наследственность «действительно господствует над всем этим отделом патологии», и если Павел был сын Петра III, ему было от кого получить такое наследство, Даже помимо голштинского рода, в котором его мать, за пятнадцать лет, обнаружила три случая умопомешательства. Вспомним брата Петра Великого, Ивана, страдавшего природным слабоумием, сына преобразователя, Алексея, существо беспокойное и слабоумное; его внука Петра II, неврастеника, склонного к половым излишествам, истощенного в пятнадцать лет; его дочь, Елизавету, вспыльчивую, капризную неуравновешенную, чувственную до крайности, и тем не менее набожную и склонную к мистицизму, страдавшую к концу жизни нервным расстройством, быть может, даже истерическими припадками.