Кочевая жизнь давно меня закалила от невзгод и лишений, приучила к умеренности в еде и вообще во всем образе жизни. Я ничего не пил, кроме воды, и очень редко ел кушанья из более дорогого продукта, чем овсяная мука: я пек лепешки из нее и запивал их или жидкой овсянкой, или водой. Спал я совсем мало: всегда до света я был уже на ногах, а вечером бодрствовал очень долго при свете звезд и даже в полной темноте.
Поэтому, хотя я в этот день, после продолжительного перехода с прежней стоянки, лег рано, около восьми вечера, и сразу заснул, уже в одиннадцать я проснулся, совершенно бодрый, не чувствуя никакой усталости.
Я присел к теплившемуся еще костру. Сквозь деревья виднелись несшиеся в беспорядке облака, они то сталкивались и сливались, то расходились и разрывались, принимая все новые, фантастические формы; со стороны моря доносилось завывание ветра и шум разбивавшихся волн. Скоро, однако, меня утомило бездействие, и я решил прогуляться к дюне. Молодой месяц, погруженный в ночной туман, близился уже к закату и еле освещал путь между деревьями, стало немного светлее, лишь когда я вышел из леса. Тут меня остановил ветер с резким соленым запахом открытого моря и частицами песка, бившими в лицо. Я только собирался осмотреться кругом, как ветер задул с такой силой, что я вынужден был нагнуть голову, чтобы не потерять равновесие. Порыв прошел, я поднял голову и вдруг заметил свет…
Свет шел из павильона. Это не был неподвижный свет. Он виднелся то в одном месте, то в другом, точно кто-то переходил из одной комнаты в другую, держа лампу или свечу в руках.
Я был изумлен: ведь, всего лишь несколько часов назад, я видел запертые наглухо ставни… Я видел, что павильон совершенно пуст, теперь он оказался обитаемым, и притом создавалось такое впечатление, что в нем находится много людей.
Первое, что пришло мне в голову, – это не забралась ли в павильон воровская шайка, грабящая все, что в нем есть ценного. Вспомнилось, что у Норсмаура было много старинной посуды и других дорогих вещей. Но с какой стати воры забрались бы в такую далекую и пустынную местность? Зачем при грабеже освещать окна? Это совершенно не в манерах воров: воры, напротив, тщательно закрыли бы все ставни, чтобы никто их не заметил.
Мысль о ворах я признал несостоятельной. Не переставая наблюдать за павильоном, я стал подыскивать другие объяснения.
Не приехал ли, во время моего сна, сам Норсмаур и теперь осматривает или проветривает комнаты?
Я уже говорил, что между этим человеком и мной никогда не было настоящей привязанности, но если бы даже я любил его как родного брата, все же мое одинокое спокойствие было мне дороже, и я употребил бы все средства с ним не увидеться. Поэтому я тотчас повернул обратно в лес, чтобы меня не заметил кто-либо из приехавших. Я благополучно добрался до своей пещеры и с великим наслаждением снова присел к костру. Я с удовольствием думал, что удалось избежать встречи. Утром же можно будет удрать из этого места, пока Норсмаур не выйдет из павильона, или сделать ему визит, но коротенький и продолжительность которого я буду сам определять. Мне сделалось даже весело, я переживал радости одиночества.
Утром, однако, мое настроение изменилось. Положение представилось настолько забавным, что я даже упрекнул себя за вчерашние опасения. Норсмаур теперь в моей, так сказать, власти. С ним можно устроить славную шутку, и я даже придумал какую, хотя и знал, что он человек, шутки с которым далеко небезопасны.
Заранее радуясь несомненному успеху задуманной мной шутки, я направился к выходу из леса и занял очень удобную наблюдательную позицию в густой бузинной чаще, которой заканчивался лес, совсем близко от павильона. Прямо напротив меня была парадая дверь.