Во второй книжке журнала «Русский мир» за 1873 год помещалась такая информация: «Вятка. В “Петербургской газете” пишут из Вятки, что находящийся в этом городе под надзором полиции г. Павленков, издатель сочинений Писарева и переводчик физики Гано, окончил нынешним летом обширный ученый труд, который постепенно высылает в Петербург через губернское правление к друзьям г. Павленкова, предполагающим издать его работу».
Несомненно, что в данном случае Павленков специально пересылает эту работу по официальным каналам, чтобы властям было ясно, чем занимается их политический ссыльный: переводами сугубо ученых трудов! Не исключено, что публикация в печати об этом была организованной. Автор заметки в журнале ошибался только в цели пересылки рукописи перевода в Петербург. С помощью своих друзей Павленков хотел лишь получить на нее цензурное разрешение. И на цензуру перевод был отправлен в Казань, тоже, видимо, неслучайно. Вряд ли местным цензорам была известна книга в подлиннике. Получив разрешение, Павленков выпускает это солидное издание (504 страницы) в Вятке, в типографии А. А. Красовского. Книга была отпечатана тиражом 1550 экземпляров, который быстро разошелся.
Но против издателей единым фронтом выступили вскоре и церковники, и губернатор, и конкуренты. Имеются факты, что владелец другой вятской типографии И. Пасыков (возможно, что и не без подстрекательской роли полиции?) якобы из-за боязни конкуренции состряпал донос властям, требуя «обследовать действия Александра Красовского и воспрепятствовать ему содержание типографии и книжного магазина». Ибо как это так? Ведь лицам, состоящим под судом за политические преступления, согласно циркуляру министра внутренних дел от 5 октября 1865 года, воспрещалось открывать книжные магазины, типографии и библиотеки.
А брат Василий — это, мол, всего лишь шит для А. Красовского, чтобы, прикрываясь им, действовать вопреки распоряжениям правительства.
Губернатору только это и нужно было. Перед цензурой он ставит вопрос: «Могут ли политические ссыльные быть допускаемы к занятиям в типографии?» Дело доходит до Сената, но оказалось, что простого «доноса было явно недостаточно.
Однако павленковский перевод книги аббата Секки читает профессор Московской духовной академии Д. Ф. Голу-бинский. Он был знаком с данным трудом в оригинале. И что же обнаруживает ученый муж? Оказывается, переводчик допустил значительные пропуски в тексте. Да еще какие! Все высказывания Секки против учения Дарвина опушены. Переводчиком явно тенденциозно устранены из текста слова: «Бог», «Творец мира», «Создатель», «Божество» и т. п. Разве это не свидетельство того, что книгу, в которой единство физических сил трактуется автором в «полном согласии с признанием бытия Бога», переводчик стремится использовать для распространения вредных атеистических идей?
Нет, профессор духовной академии не намерен оставлять такой проступок безнаказанным! Свое возмущение он адресует в Вятку — епископу, архиереям, ректорам семинарии и, естественно, в полицию. Кроме того, в журнале «Православное обозрение» публикует статью «Книги Секки “Единство физических сил” и тенденция вятского издания ее на русском языке», которая полна нападок на издателя и переводчика книжки. Архиерей не замедлил согласиться с рецензентом и поставил вопрос перед Главным управлением по делам печати об изъятии данного перевода из обращения среди читающей публики. Однако там не смогли инкриминировать книге ничего предосудительного, поэтому не посчитали возможным удовлетворять просьбу о ее уничтожении.
История эта, само собой разумеется, стала достоянием общественности. Уже позднее В. Г. Короленко с пристрастием выспрашивал у Ф. Ф. Павленкова: осознанно ли им была осуществлена такая операция с книгой аббата? На что тот, усмехнувшись, дал, по свидетельству Короленко, недвусмысленный ответ.
«…Я помню, — рассказывал Владимир Галактионович, — одну лекцию в Историческом музее в Москве, где лектор, излагая учение известного астрофизика аббата Секки, привел параллельно места из его книги “Единство физических сил” и русского перевода этой книги, изданного Павленковым. В переводе оказались исключенными все места, где автор, замечательный ученый, но вместе иезуитский аббат, допускал непосредственное влияние Божества на основные свойства материи, как тяготение. Когда я передал об этой лекции Павленкову, он усмехнулся и сказал:
— Еще бы! Стану я распространять иезуитскую софистику».
А Н. А. Рубакин, коснувшись этого эпизода павленковской биографии, замечал не без иронии, что в данном случае издатель, которому довелось отдать немало сил в борьбе с цензорскими придирками, сам увлекся и выступил в роли… цензора.