На двенадцать часов дня в избе-читальне была назначена репетиция пионерского драмкружка. Под руководством Зои Александровны пионеры готовили к началу учебного года небольшую пьесу, которую сочинил сам Павел. Вначале на сцене появился с наклеенной бумажной бородой Яков. Кряхтя и сгибаясь, он садился перед зрителями и жалобно рассказывал о том, что его, старого батрака, совсем одолели кулаки. Когда он печально опускал на руки голову, к нему подходил с такой же бумажной бородой другой «батрак» — Василий Слюсарев, парнишка с тонким голоском. Он бодро хлопал Якова по плечу и говорил, что таким, как они, людям только один путь — в колхоз.
Но тут появлялись толстые «кулаки» (их роли исполняли самые младшие ребята, потому что старшие наотрез отказались играть кулаков). Придерживая руками подушки, спрятанные под рубашками, они наступали на «батраков» и пели песенку, придуманную Мотей Потупчик:
Вы батрачите на нас,
Мы в колхоз не пустим вас!
У «кулаков» были такие страшные, вымазанные сажей физиономии и пели они свою песню так свирепо, что девочки, сидевшие в конце зала, умолкали от страха, хотя хорошо знали, чем все закончится.
Под конец на сцене с красным флагом появлялись во главе с Павлом «рабочие», и «кулаки», завидев алое полотнище, в страхе убегали. А «батраки» обнимали «рабочих», и все хором пели:
Мы в колхоз идем, идем,
К жизни радостной придем!
Разумеется, они старались петь как можно красивее, хотя Мотя и утверждала, что получается это у них лишь на самую чуточку лучше, чем у «кулаков».
Как бы там ни было, репетиция проходила вполне успешно, и Зоя Александровна советовала пригласить на утренник всех герасимовских бедняков и середняков.
— Правильно! — сказал довольный Павел. — Может быть, еще кто-нибудь в колхоз вступит.
В спектакле принимало участие несколько саковцев. Приверженцы Петра давно покинули своего рыжего главаря, и теперь он почти перестал показываться на улице. Изредка пионеры видели его в отдалении, одинокого и скучающего. Всякий раз он грозил кулаком и быстро исчезал. «Боится», — решили они.
В тот день должна была состояться генеральная репетиция. Но к двенадцати часам пришли только учительница и Павел с Мотей. Это было невиданное нарушение дисциплины. Они прождали около часа в пустой избе-читальне. Наконец недоумевающая Зоя Александровна сказала:
— Вы, ребятки, разузнайте, в чем дело, а я пока в сельсовете буду стенгазету выпускать.
— Они, наверное, все одурели! — проговорил Павел мрачно. — Пойдем-ка к Яшке, Мотя.
У избы Якова Павел посвистел условно: два коротких, один длинный свисток. Яков моментально показался в окне. Но у него были такие испуганные глаза и он выглядел таким жалким, что Мотя шепнула Павлу:
— Заболел, наверное.
Яков делал какие-то движения руками, и они сообразили, что он просит их идти на огород, за сарай.
— Чудное что-то с ним делается, — недовольно сказал Павел. — Подожди, ты через забор не лезь, Мотя. Тут у нас одна доска отодвигается.
Через минуту за сарай явился Яков.
— Ребята, — виновато начал он, — меня мать не пустила.
Павел, не глядя на него, раздраженно качнул головой:
— Не ври! Всегда пускала!..
— А вот гляди, что она нашла сегодня в сенях.
Яков протянул скомканную бумажку. Это был кусочек клетчатого листа из тетрадки, исписанный корявыми буквами:
«Во имя отца и сына и святого духа. Был слышен во святом граде Иерусалиме голос господен, и сказал господь: кто в колхоз пойдет, не будет тому благословения. Перепиши письмо это семь раз и отдай соседям своим. Аминь!»
— Мать прочитала и давай плакать, — говорил Яков, — а мне сказала, что если из пионеров не выпишусь, так голову оторвет. А потом сказала, чтобы я переписал семь раз…
— Ну, а ты?
— Переписал, — вздохнул Яков.
Павел свирепо сверкнул глазами:
— Зачем?
— А если… правда? — Голос Якова был едва слышен.
— Дурак!
Мотя тихо ахнула:
— Яша! Да разве настоящие пионеры в бога верят? Это ж только от некультурности.
Яша шмыгнул носом.
— Да, а мать-то дерется… К соседям вчера ходила, так там тоже такие записки нашли.
Мотя вдруг всплеснула руками:
— Ой! Так это же нищенка! Ну да! Я сама видела, как она у Ступака христа ради просила и что-то в сени бросила. Я тогда даже подумала: «Что это она бросает?»
Павел молчал, щурился, соображая.
— Пошли-ка в избу-читальню. Надо подумать, что делать. — Он со вздохом посмотрел по сторонам. — Эх, задержать бы ее нужно было! А теперь ищи ветра в поле.
День был полон неожиданностей. На пороге избы-читальни сидел Петр Саков. Еще издали завидев его рыжую вихрастую голову, Павел пришел в ярость.
Мотя схватила его за рукав:
— Паша! Не надо!..
— Уйди! — Он резко высвободил руки. — Все равно сейчас опять драться будем. Ну, я ж ему!
Павел решительно приблизился к избе-читальне. Яков шел рядом, шептал:
— Пашк, а ты не бойся… Если что, я подмогну…
Но драка не состоялась. Петр Саков даже не поднялся навстречу. Он продолжал сидеть на крыльце, подперев подбородок ладонями, и Павел вдруг увидел, что глаза у него совсем не злые и смотрят они как-то очень жалобно и смущенно. Это было так не похоже на Петра Сакова, что Павел растерянно остановился. Они помолчали.
— Ну, — передохнул Павел, — ты чего сидишь? — Но в его голосе не было угрозы.
Петр Саков молчал.
— Ну?
Петр тряхнул рыжей головой и сказал тихо:
— Вы меня за человека не считаете, а я… — Он запнулся, и Павел вдруг увидел, что на его глазах блеснули слезы.
Петр вытер ладонью глаза, высморкался, привстал.
— Ты про записки знаешь?
— А что? — насторожился Павел,
— Эти записки моя тетка с Кулукановым сочиняла.
Павел смотрел на Петра широко открытыми глазами.
— Врешь!
— Право слово… Тут старуха ходила, так они и научили ее эти записки бросать.
Павел сделал шаг вперед и вдруг широко заулыбался, хлопнул Петра по спине:
— Петька, дружище! Ох, Петька!
Петр Саков робко поежился.
— А вы меня в пионеры примете?
— Ну ясно, примем! — Павел повернулся к стоящей в отдалении Моте: — Айда к Зое Александровне! Слышишь? Сейчас в стенгазету про таинственное письмо напишем.
Глава VIII
У КОСТРА
Под воскресенье ребята пошли на озеро удить рыбу. Запаслись едой и теплой одеждой: решили ночевать на берегу.
До озера несколько километров. По дороге девочки пели песни, бегали между деревьями, пугая белок, аукались. Они шли без сетей и удочек — какие из девчонок рыболовы? Взяли их, чтобы за костром следили да уху варили.
Одна Мотя несла удочку на плече. Она — как мальчишка, даже стрелять из ружья умеет: отец выучил.
Был погожий день. Солнце, уже не горячее, но по-прежнему яркое и ласковое, плыло над тайгой, пробивалось светлыми полосами и пятнами сквозь чащобу и бурелом, сверкало на полянках.
Павел и Мотя шагали позади всех, о чем-то совещались. Яков сначала обиделся, что его не позвали, потом ухмыльнулся, зашептался с ребятами. С хохотом остановились под старой сосной и вдруг нестройно запели:
Тили-тили тесто,
Жених и невеста!
Тили-тили тесто,
Жених и невеста!
Прибежали девочки, захихикали. У Моти задрожали губы.
— Дураки! Сами вы женихи! — Она расплакалась, собралась идти домой.
Девочки, посмеиваясь, стали ее успокаивать:
— Брось, Мотя, да они же так просто, балуются…
Мотя всхлипывала:
— Они думают, как идем вместе, так значит… жених и невеста… Дураки! Все пионеры… дружить должны.
Домой она не ушла.