— Ну, как же так — прямо с дороги! — улыбнулся Гущин. — Надо сначала привести себя в порядок, поесть, да и на боковую.
— А я совсем не устал! Я бы мог…
Павлик не успел договорить, как послышался высокий тенор, напевавший: «Вернись в Сорренто, вернись скорей!» — и в комнату вошел полный, статный политрук с красным, пышущим здоровьем лицом и ярко-зелеными шальными глазами.
— Послушайте, Кушнерев, — поморщился Гущин, — неужели нельзя без пения?
— Потребность души, Николай Константинович, — свободно ответил политрук. — Я и не пою вовсе, песня сама рвется из груди.
— Вот что: проводите-ка товарищей в столовую, — сказал Гущин. — Это наши новые сотрудники. Инструктор-литератор Чердынцев и типографский цех… — Гущин заглянул в бумаги: — Товарищи Енютин и Новиков.
— Привет пролетариям умственного труда! — воскликнул Кушнерев, пожимая руки прибывшим. — Инструктор Кушнерев, «поющий политрук», как меня тут окрестили. Пошли питаться! Форвертс! Смело, товарищи, в ногу, духом окрепнем в борьбе!
«Мне повезло, — думал Павлик, шагая следом за Кушнаревым, — какие тут все славные люди!..»
Когда Павлик вернулся из столовой, Хохлаков сказал ему с широкой улыбкой:
— Вам хотелось работы, юноша, не так ли? Идите сюда, я кое-что для вас приготовил.
Как это здорово — сразу включиться в дело! Правда, работа оказалась не ахти какая: надо было расклеить по альбомам образцы присланных из Москвы листовок, обозначить число экземпляров, указать места их распространения. Листовки-обращения шли в один альбом, листовки с фотодокументами — в другой, листовки со стихами немецких поэтов-антифашистов — в третий и так далее. Всего альбомов — Хохлаков называл их «папочками» — было шесть. Павлик быстро разобрался в этом несложном хозяйстве и за какой-нибудь час разделался с грудой голубых, белых и розовых листков. Он ждал одобрения, но вместо того должен был выслушать суровую, хотя и спокойную отповедь. Оказывается, он почти все сделал не так. Листовки наклеены небрежно, сопроводительные данные внесены недостаточно четким и красивым почерком.
— Когда работаешь для войны, юноша, все должно быть в ажуре, — говорил Хохлаков суховатым, поучительным и вместе покровительственным тоном. — Всякий воинский труд, даже самый малый, требует полного напряжения сил, полной отдачи. Тут не должно быть никакого тяп-ляп. А вдруг командующий потребует к себе наши папочки? Думаете, у него есть время разбираться в ваших каракулях? — Тут голос его посуровел, жидкие брови стянулись к переносью. — Если так относиться к делу, знаете что получится? Патрульный забудет спросить пароль, часовой вздремнет на посту, боец поленится вычистить винтовку. То же и в политработе — малейшее упущение гибельно. Запомните, юноша, раз и навсегда: по нас равняется весь фронт! — Он поднял толстый палец в черных волосках. — Я жду от вас фи-ли-гранной работы, чтобы комар носа не подточил. Вот, поглядите, — он вынул из стола альбом и протянул его Павлику.
Павлик перелистал альбом и устыдился. Это была мастерская работа: идеально ровно наклеенные листовки были обведены красными и зелеными рамками, над ними каллиграфическим почерком выведены выходные данные, ни единой помарки, ни следов клея, казалось, листовки держатся на толстых листах альбома одной лишь силой притяжения.
— И все это я делал один, — грустно сказал Хохлаков. — Я думал, что обрету в вас помощника, горячо преданного нашей работе юношу, и вот… — он печально покачал большой головой.
— Товарищ старший политрук, — взволнованно и покаянно проговорил Павлик, — разрешите, я сяду и все переделаю!
— Что ж, попробуйте, — как-то вяло, видимо разуверившись в Павлике, согласился Хохлаков. — А я прилягу. Устал…
…В большой комнате все давно уже спали: Гущин и Хохлаков в закутке за печкой, Кушнерев на сдвинутых скамейках, Енютин и Новиков на полу. А Павлик возился с альбомом. Его радовало, что, пока другие спят, он несет трудовую вахту. Он должен сделать эту работу не хуже Хохлакова. Если уж он с таким простым делом не справится, — грош ему цена! И хотя зевота судорогой сводила челюсть, Павлик заставлял себя тщательно обрабатывать каждую листовку. Когда наконец все было кончено, он написал матери открытку: «Мама, я благополучно доехал и ужо включился в работу. Все очень интересно, люди прекрасные, я многому научился, думаю, из меня выйдет политработник…» Лишь после этого он расстелил на полу шинель, закутался в одеяло и мгновенно уснул.