— Да кончится ли это когда-нибудь?.. — вслух проговорил Павлик и поглядел на небо. Черное, как копь, высокое, в мелких белых звездах, оно дышало незнаемым, глухим, враждебным холодом. И Павлик почувствовал себя таким маленьким, затерянным и одиноким под этим черным, зловещим сводом, что острая жалость к себе тисками сжала сердце. Он опустился на шершавый от наледи чурбачок и несколько минут сидел ни о чем не думая, только страдая, потом поднялся и медленно побрел к избе.
Все уже спали, в углу тихо теплилась лампадка. Запнувшись о чьи-то ноги, Павлик прошел к своему месту, без сил повалился на шинель и, укрылся с головой одеялом. Потом кто-то приподнял над ним одеяло, и Павлик ощутил у живота круглый, теплый предмет. Тронул — бутылка с горячей водой. Он открыл глаза и в темноте различил силуэт Новикова…
Наутро Павлик удивился своему хорошему самочувствию: будто не было этой бредовой ночи. Ничего у него не болело, и противный вкус во рту исчез без следа, как только он почистил зубы. Но нравственно он был уничтожен. Он отчетливо помнил все события прошедшего дня, все свои пьяные, бессмысленные, стыдные слова и поступки. Лишь когда доходило до сцены с Шороховым, память словно подергивалась наволочью. Было, было что-то, связанное с Шороховым, а что, убей бог, он не мог вспомнить. Сознание, защищаясь от непереносимого воспоминания, просто выключило его. Притихший, избегая взглядов товарищей, он забрался в угол кузова и в полном одиночестве просидел оставшуюся дорогу.
Когда прибыли в Вишеру и грузовик остановился у двухэтажного каменного особняка, Павлик услышал сиповатый голос Хохлакова, зовущий его по имени, и обрадовался ему, как последней опоре. Он со всех ног кинулся к Хохлакову, с благодарностью принял небольшую взбучку за то, что заставил себя ждать, и, как за спасательный круг, ухватился за стопку папочек, которую Хохлаков извлек из машины…
5
Месяц спустя Павлик сидел у окна большой комнаты, заставленной столами. Все столы — от антикварного, с витыми ножками, до фанерного недомерка — пусты. Сотрудники отдела разъехались по армиям и дивизиям, Хохлаков ушел в штаб ВВС договариваться о сбрасывании листовок с самолетов, батальонный комиссар Гущин уехал на полигон испытывать «листовочный миномет», сконструированный капитаном Шатерниковым для забрасывания листовок на передний край немцев. Редакция «Фронтовой-солдатской» по указанию Гущина сейчас осваивает для себя полусгоревший, разоренный дом на соседней улице…
В отделе остались только Павлик да боец Туликов, в обязанности которого входит уборка помещения и топка печи. Туликов большой любитель почесать язык, он часто приглашает Павлика попить с ним чайку; Павлик не отказывается, уж слишком томительно-нудно проходят его дни.
Вот и сейчас Туликов обратился к Павлику:
— Чай пить будете?
— Поставьте сюда, — рассеянно отозвался Павлик, ему не хочется сейчас ни разговаривать, ни слушать.
Комната находится на втором этаже, из окна открывается широкий вид на большой двор Политуправления и на перекресток двух улиц, из которых одна упирается в разбомбленный вокзал, а другая переходит в шоссе, ведущее к фронту, что в сорока километрах от Вишеры. Павлику приятно смотреть на суетливую жизнь, происходящую за окном: она уводит его от набившей оскомину канцелярщины, расширяет душу, сулит какие-то туманные возможности.
Вон стремительным шагом прошел кудрявый, ушанка на затылке, замначахо Чеботарев, верно спешит на склад. Но у задней двери столовой он внезапно обрывает свой шаг, будто споткнулся обо что: Даша, новая судомойка, пышная, с русой косой, выглянула на миг, чтобы опорожнить ведро. И оба враз забыли, он — о складе, она — о ведре, и вступили в какие-то важные для них потаенные переговоры…
Кидая кузовом, промчался грузовик. На скамейке, спиной к кабине, сидел рослый, красивый пленный в одном мундире и без шапки, по бокам двое часовых с примкнутыми штыками. Это, наверное, немецкий летчик, который вчера вечером прыгнул с парашютом из горящего самолета, почти над самой Вишерой. Воздушный бой шел между двумя нашими «мигами» и одним «мессером». Сначала загорелся «миг», и наш летчик выбросился с белым парашютом, затем вспыхнул «мессер», и немецкий летчик раскрыл черный парашют.