Казалось, летчик приземлится на краю города, и люди кинулись к околице в надежде схватить немца, но его отнесло в сторону, за синеющий вдалеке лес… Значит, его все-таки поймали. Матерый фриц, такие им еще не попадались. Интересно, кому приведется опрашивать его…
Павлик вздохнул. Одно время он надеялся, что напряженное бытие отдела само втянет его в живую деятельность. Штаты еще не были полностью укомплектованы, и всем инструкторам приходилось работать с предельной отдачей сил. Высокий тенор «поющего политрука» уже не оглашал своды Политуправления, Кушнерев неделями пропадал на передовой, собирая трофейные материалы. Редко появлялись в отделе старший политрук Алексеев и недавно прибывший политрук Ракитин: первый готовил в частях кадры рупористов для прямой, «голосовой» агитации, второй занимался на местах инструктажем, а также налаживал «наземное» распространение листовок. Капитан Шатерников, мастер на все руки, фотографировал пленных для листовок, раздобывал типографское оборудование, приспосабливал для радиоперехватов какие-то старые приемники. При всем том в отделе велся опрос пленных, составлялись бюллетени о моральном состоянии противника, переводились захваченные у немцев приказы и документы, поддерживалась каждодневная связь с политотделами армий и дивизий. Гущин являлся в отдел первым, а уходил, когда все сотрудники уже спали. Нередко он выезжал в первый эшелон, и тогда в отделе оставались лишь Павлик да Туликов: в отсутствие Гущина Хохлаков заходил в отдел лишь на два — три часа в день. Но как ни перегружены были все работники отдела, Павлику ни разу не довелось им помочь — Хохлаков тотчас находил для него работу. Лишь однажды поручили ему опрос пленного, и тот кончился для него плачевно.
Это случилось дней десять назад. В боях местного значения наши взяли поселок Спасская Полесть и захватили большую группу пленных. Павлику достался довольно развитой немец, средних лет, работавший до войны галантерейным приказчиком. Опрос велся в отделе, и Павлик старался вовсю, чтобы «разговорить» своего немца. Он поил его крепким, сладким чаем, щедро угощал папиросами. Это растормозило пленного, и вскоре между ними завязался живой разговор. В отличие от других пленных, немец вовсе не распинался в своей ненависти к Гитлеру.
— Напрасно вы думаете, что простой народ так уж ненавидит Гитлера, — говорил он, прихлебывая чай и пуская голубые кольца дыма. — Мы благодарны Гитлеру за то, что он избавил нас от безработицы. Впервые в Германии никто не боялся, что окажется на улице, исчез страх перед завтрашним днем…
— А война? — спросил Павлик.
— Война — ужасное бедствие, — наклонил голову пленный. — Если бы не война, немцы жили бы совсем недурно!
Тут Павлик испытал ликующее чувство превосходства, какое дает человеку знание того, что наглухо сокрыто от другого. Привычная социальная азбука, которую он и его сверстники впитали в себя с ранних лет вместе с школьной премудростью, открылась ему сейчас как бы наново, насвежо, во всей ее логической силе и неопровержимой истинности.
— А вы никогда не спрашивали себя, почему исчезла в Германии безработица?
— Всем дали работу… — проговорил удивленно пленный.
— А почему вдруг для всех оказалась работа?
— Не знаю, — смутился пленный, — я неученый человек, господин комиссар…
— Для этого не надо быть ученым. Гитлер готовил войну, и поэтому вы имели работу. Все ваше мнимое благополучие строилось на пороховом погребе, который раньше или позже должен был взорваться. Понятно?
— Я никогда так не думал, господин комиссар, — растерянно проговорил пленный. — Я считал, что война — это стихийное бедствие, обрушившееся на немецкий народ, ну, вроде землетрясения…
— А вы подумайте, Эшке, вы вдумайтесь! — убеждал пленного Павлик. — Война для капиталистического государства — это миллиарды, притекающие в промышленность и в торговлю, это всеобщая занятость населения… Да вы курите, курите!.. Так вот, чтобы вы, Эшке, могли продавать ленты и кружева и получать заработную плату от хозяина, Германия должна была непрерывно воевать! Стоило Гитлеру остановиться — и вся ваша экономика лопнула бы как мыльный пузырь. Свою занятость, отсутствие безработицы германский парод должен был щедро оплачивать собственной кровью да еще миллионами жизней соседних народов. Вы поняли теперь?
— Об этом надо подумать… — сказал немец. — Я подумаю…
Павлик чувствовал, что если и не убедил немца, то, во всяком случае, посеял в нем сомнение. А сомнение — родная сестра истины. Павлик уже предвкушал, какую отличную статью сделает для «Фронтовой-солдатской» на основе этой беседы. Он подлил немцу чаю и продолжал: