А утром, готовясь к решительному объяснению в отделе, Павлик обнаружил, что у него есть верный и надежный союзник в лице Ржанова. Около недели назад Ржанов неожиданно для себя и для других был назначен исполняющим обязанности редактора «Soldaten-Front-Zeitung». Пора было выпускать газету, а Москва не торопилась с присылкой редактора, и Гущин представил Шорохову кандидатуру Ржанова. Он рассудил здраво и смело: Ржанов был членом партии, кончил Институт иностранных языков и в совершенстве владел немецким, до войны работал младшим научным сотрудником в ИМЭЛе, а перед назначением в газету командовал стрелковым взводом, участвовал в боях. Что же касается газетного дела, то он равно не был знаком ни с корректорскими, ни с редакторскими обязанностями. Дивизионный комиссар Шорохов после полуторачасовой беседы с Ржановым одобрил выбор начальника отдела, и Ржанов возглавил боевую часть, именуемую «Фронтовой-солдатской». Сам он принял столь внезапную перемену в своей судьбе с философским спокойствием. «На войне и не такое случается!» — шутил он.
Узнав, что Павлик намерен отстаивать перед Гущиным свое право работать в газете, Ржанов сказал:
— До минувшей ночи я, признаться, думал, что вы вполне удовлетворены работой с Хохлаковым. Да и не я один! Но раз это не так, давайте драться вместе. Мы должны делать газету, и притом хорошую. А использовать литератора для оформления папочек — это то же, что головой гвозди забивать…
В отделе они застали Гущина и Хохлакова.
— Говорят, вы славно навоевались, Павлик, за вчерашнюю ночь: и в воздухе, и на земле, — шутливо приветствовал их появление Гущин.
— Чердынцев навоевался, но не отвоевался, товарищ батальонный комиссар! — сказал Ржанов.
— Что вы имеете в виду? — сразу насторожился Гущин, он и сам-то шутил редко и уж совсем не любил, когда шутили подчиненные.
— Я имею в виду, — подчеркнуто серьезно ответил Ржанов, — что Чердынцев числится на должности, которая соответствует званию батальонного комиссара, а используется на писарской работе.
— Это же временно, — проговорил Гущин и бросил взгляд на Хохлакова, но тот, погруженный в чтение какой-то бумажки, словно не слышал разговора. — Вы же видите, ему поручают ответственные задания…
— Также не имеющие отношения к работе, на которую он назначен, — отпарировал Ржанов. — Если Чердынцев так необходим в отделе, товарищ батальонный комиссар, пусть Москва пришлет другого инструктора-литератора.
— Ну, это лишнее! — уже сердито сказал Гущин. — Все останется как есть, пока мы не найдем замены Чердынцеву.
— Нет, товарищ батальонный комиссар! — произнес Павлик чужим, хрипло-звонким голосом. — Делайте со мной что хотите, а к папкам я больше не вернусь!..
Неизвестно, как отозвался бы Гущин на это дерзкое заявление, но тут послышался вкрадчивый голос Хохлакова:
— Батальный, разреши сказать?..
Гущин кивнул.
— Если не возражаешь, батальный, пусть забирают Чердынцева, а мне дадут Шапиро.
— Дело хозяйское! — пожал плечами Гущин. — Полагаю, без Шапиро вы сможете выпускать газету? — обратился он к Ржанову.
— Сможем, товарищ батальонный комиссар!
— Вот и отлично, — заключил Гущин. — А теперь, Павлик, доложите, как справились с заданием.
Павлик начал скупо, но Гущин прервал его, потребовав, чтобы он рассказывал со всеми подробностями. Павлик не отказал себе в удовольствии передать крепкие выражения летчиков по адресу того, кому взбрело в голову установить за ними слежку. Под конец он рассказал о предложении комсорга полка. Гущину идея понравилась.
— Выходит, не зря слетали! — произнес он ласково. — Товарищ Хохлаков, сегодня же свяжитесь с Подивами.
— Слушаюсь, товарищ батальонный комиссар! — вытянулся Хохлаков.
— Прекрасная возможность завести еще один альбомчик, — словно про себя, сказал Павлик и получил в ответ такой взгляд, что ему стало жутко и весело…
9
— Эх ты, руки-крюки, дым ловишь, чад пускаешь, — услышал Павлик голос подошедшего Енютина. Он уже начинал разбираться в енютинской зауми и с тоской понял, что опять напутал. Енютин взял у него из рук верстатку и, с удивительной ловкостью орудуя узловатыми пальцами с плоскими бледными ногтями, стал перекладывать шпации — тонкие пластинки, отделявшие одно слово от другого.
— Здесь густо, там пусто. Эх ты, работник — карамельная душа на свечном сале!
У Павлика ломило голову от его поговорок, к тому же он никак не мог заставить себя не думать над их смыслом. Но приходилось терпеть: наборщиков не хватало, и все редакционные работники вот уже шестой час кряду мужественно стояли у касс. Непривычная, тонкая ручная работа требовала напряженного внимания. Енютин был глубоким знатоком наборного дела, но разум у него был тяжелый, непроворотный. Он как нельзя менее подходил к той роли едкого остреца, словотворца и балагура, которой придерживался с утомительным упорством.