Это был первый маленький урок, за которым угадывалось немало иных, более серьезных. Ржанов уже не только по назначению, но и по существу становился командиром части, именуемой «Фронтовая-солдатская». Но людям не хотелось так сразу расстаться с прежним, вольным тоном общения, и потому все были благодарны Любови Ивановне Кульчицкой, когда она, сняв горбатенькое пенсне и щуря подслеповатые глаза, произнесла глубоко штатским, «гостиным» голосом:
— Душка, Лев Матвеевич, я изнемогаю. Ах, из меня никогда не выйдет печатник!..
— Наборщик, а не печатник, — буркнул Петров.
Все засмеялись, комичны были не столько слова, сколько весь облик Любови Ивановны. Большая пилотка сползла на одно ухо, серые от седины волосы растрепались, в одной руке она держала пенсне, в другой — наборную линейку, и на лице, которому близорукость придавала растерянное выражение — словно ее покинули одну среди глухого леса, — сейчас была написана кокетливая беспомощность. Незанятое сердце этой пятидесятилетней девушки постоянно, кстати и некстати, слало своих посланцев — улыбки, жесты, ужимки — на поверхность ее существа, придавая ей вид трогательный и жеманный.
— Давайте поменяемся с вами, Любовь Ивановна, — сказал Ржанов, чуть нахмурив брови, — садитесь вы за корректуру.
Он встал, расправил плечи и, на секунду прикрыл рукой уставшие глаза, шагнул к кассам.
Снаружи часто забили зенитки. Ржанов с выжидательной улыбкой глядел на темное окно, за которым распускались бледно-лиловые сполохи. Вельш, по-птичьи склонив к плечу маленькую, острую голову, смотрел на противоположную окнам стену, по которой пробегали тревожные отсветы. Трусость позволяла Вельшу наблюдать лишь тень близящегося несчастья.
— Ах, но ведь они бомбят только по утрам! — возмущенно воскликнула Кульчицкая. Это прозвучало так наивно, что все, кроме Вельша, улыбнулись.
— Они, наверное, спутали… Им бы советоваться с вами, Любовь Ивановна, — сердито проговорил Вельш.
Звуки разрывов приблизились и будто участились. Уже стал слышен прерывистый гул моторов. Затем был долгий всасывающий звук, перешедший в оглушительный вой, разрыв, бледная световая тень пронеслась по комнате, что-то рухнуло, треснуло, затем тишина, даже не тишина, а какая-то тяжелая обморочная пустота, и в этой пустоте стеклянно прозвенел чей-то голос:
— Пикирующие!..
— Та-та-та-та-та, — застучали пулеметы, и вслед падение чьего-то тяжелого тела.
— Что такое? — раздался спокойный и по-новому властный голос Ржанова.
— Товарищ Вельш лег на пол, — пояснила Кульчицкая.
Снова тот же долгий всасывающий звук, разрыв, еще и еще. Захлопали двери, чудовищный сквозняк продул насквозь здание, с сухим треском посыпались стекла. В окно заплясали розовые отблески, где-то горело. Снова пустота, и только в выси ревели моторы.
— Ступайте вниз, товарищ Вельш, — сказал Ржанов. — И вы, Любовь Ивановна.
Павлик, по обыкновению, остался. На фоне окна маячил лошадиный профиль Енютина. Старый наборщик спокойно курил, держа папиросу огоньком к ладони. Он равнодушно относился к бомбежкам и никогда не прекращал работы. Он поступал так не из презрения к смерти, просто в его голове не укладывалось, что такого вот старого наборщика с двадцатипятилетним стажем может убить.
Оглушительно трахнуло где-то совсем рядом, задрожали стены, заходил под ногами пол, и негромкий, но очень серьезный голос Ржанова произнес:
— Ложись!
Повинуясь этому голосу, Павлик хотел распластаться на полу, но не успел. Взрывная волна пронизала комнату. Сильным толчком его отбросило к стене, и на какие-то секунды он утратил сознание.
Когда Павлик пришел в себя, в комнате горел свет, окно было плотно завешено, посреди комнаты, неподвижно уставившись в пол, стояли Ржанов, Енютин и Петров. Павлик осторожно, как балансер на проволоке, подошел к ним. На полу лежали груда литер, клише заголовка «Soldaten-Front-Zeitung», металлическая доска и пучок веревок — все, что осталось от первой полосы первого номера «Фронтовой-солдатской».
— Хулиганство, — произнес Енютин, это была первая разумно выраженная мысль, какую Павлик от него услышал.
Снова разрывы, теперь уже в отдалении. Павлик отогнул край бумажной шторы окна. Над вокзалом стояло дымчато-багровое зарево:
— Опять бомбят дорогу…