Теперь, когда мать по-настоящему увидела сына, ей мучительно захотелось от него каких-то поступков, пусть опрометчивых, пусть опасных, но говорящих о подспудной силе, о способности к действенной жизни. Она не возражала бы даже против женитьбы Павлика, которая недавно представлялась ей гибельной. Тонко, исподволь завела она с сыном разговор о браке: что ни говори, а женатый молодой человек скорее обретает зрелость, нежели холостой. На этот раз Павлик проявил большую понятливость и вскоре сказал матери, что расписался с Катей. Она была оскорблена поспешностью, с какой он сделал вывод из ее слов, к тому же у нее не было уверенности, что это его, а не ее поступок.
Но тут все личные заботы и тревоги померкли перед одной, всеобъемлющей, грозной бедой, тисками сжавшей сердце. Никогда не забыть последних дней июня 1941 года. Яркое синее небо, льющееся через край солнце, мощный запах нагретой травы и листвы, поглотившей обычные летние городские запахи, и сквозь все это, надо всем жгучее слово: война, война, война…
И все же мать не сразу осознала до конца трагический смысл случившегося. Ее невольно заражала твердая уверенность сына, что через три — четыре месяца все будет кончено и наши победоносные войска войдут в Берлин.
Павлик принадлежал к поколению, для которого было непреложной догмой: война только на территории врага. Фильм «Если завтра война» обладал для него всей достоверностью документа.
В конце июля Павлик объявил матери, что записался в народное ополчение. Не очень хорошо понимая, что это значит, мать взглянула на него с испугом и гордостью. Вскоре студенческое ополчение отправили в поход на запад, но через месяц вернули из-под Вязьмы и расформировали: студентам надлежало учиться. По возвращении Павлик показался матери не то что бы растерянным, но как-то странно притихшим. Она ни о чем его не расспрашивала, хорошо понимая, как тяжело переживается в молодых душах разлад между воображаемым и действительным. Мучительно и трудно ломался в сознании Павлика образ войны с фашизмом, созданный в нем книгами, фильмами, лозунгами, всем его воспитанием. Навстречу студентам-ополченцам в пору их похода к Вязьме двигался бесконечный поток беженцев из Белоруссии и западных областей — молчаливые, скорбные, опаленные войной люди. Студенты видели разбомбленные станции и города, сожженные села и деревни, видели отходящие на переформировку наши разбитые в неравных боях части; они убедились, что немцы чувствуют себя хозяевами в небе их Родины, и не раз с болью спрашивали себя: «Где же наша авиация, где вся наша техника?..» На горькой смоленской дороге померк привычный, наивный образ войны с фашизмом, и сейчас в Павлике трудно и мучительно закладывалась иная, новая и высокая вера в несгибаемую волю и силу народа, который все выдержит, все переможет и победит…
Участились бомбежки Москвы, ночные налеты следовали один за другим. С наступлением вечера мать коротко бросала: «Павлик, идем!» — и они отправлялись в ближайшее метро. Держа под мышкой постельные принадлежности, Павлик неохотно плелся за матерью. Они по-прежнему жили вместе: жена Павлика работала в подмосковном колхозе, близ которого ее родители сняли дачу.
Как-то раз Павлик сказал:
— Мама, к нам приходили из ПВХО дома, полагается, чтобы от каждой семьи кто-нибудь дежурил на крыше.
— Хорошо, пусть скажут, что надо делать, я полезу на крышу.
— Мне кажется, у меня это лучше выйдет, — улыбнулся Павлик.
— Вот как! Ну разумеется! — сказала мать недовольно.
Когда Павлик дежурил на крыше, мать не ходила в метро, ночь напролет просиживала она в кресле, поджав под себя ноги. За окнами, затянутыми темными шторами, рассветали сполохи; где-то — то ближе, то дальше — рвались бомбы; звенели стекла; темная штора обливалась красным. После одной особенно тревожной ночи дворник сказал ей:
— А ваш-то сынок прыткий! Здорово зажигалки гасит!..
И хотя это было приятно ей, она не преминула заявить Павлику сухим тоном:
— Наш дворник высокого мнения о твоей храбрости. Я ожидала от тебя большего благоразумия. Жизнь — это чудо, которое дается один раз, и рисковать ею ради пустого молодечества, ей-богу, не достойно взрослого человека.
— Да что ты, мама? — удивленно сказал Павлик. — Какое там молодечество! Только поспевай свечки тушить, да смотри, чтоб тебя ветром не сдуло!..
Нет, рисовка была столь же чужда Павлику, как и чувство страха. И мать снова подумала: каким бы мог он стать человеком, будь в его характере побольше металла!