— Кем вы были и кем стали?
Павлик и сам едва узнавал себя в том плакатно-мощном воине, который глядел на него с тусклой глади зеркала. Схваченный в талии сборками, туго подпоясанный ремнем полушубок подчеркивал размах плеч, стройную крепость фигуры; портупея красиво пересекала грудь, а в тугой, кирпичного цвета кобуре таилась смертоносная сила…
Когда этот новый Павлик предстал перед Гущиным, тот оглядел его со всех сторон, заставил пройтись по комнате.
— Отлично, отлично, Павлик! — воскликнул Гущин, и в голосе его, и в выражении лица явственно проступало то, что Ржанов называл «взорлением». — Хорош! Вот это я понимаю: политотделец!
— Рад стараться, товарищ батальонный комиссар! — отозвался в тон ему Павлик.
— Это и кстати, Павлик, — продолжал Гущин. — Ведь вы едете не только в качестве диктора, но и как уполномоченный отдела. Потолкуйте там с полковым комиссаром Елагиным о наших листовках и газетах, пусть выскажет свои замечания. Он человек головастый, доктор наук, да и ближе стоит к противнику. Обсудите с ним и эту радиопередачу, составленную Алексеевым, подумайте вместе и над новыми темами, новыми формами пропаганды… Инициатива — вот чего нам больше всего не хватает! — он протянул Павлику руку и улыбнулся ему своей милой улыбкой. — Ну, как говорится, ни пуха ни пера!..
Когда Павлик вышел от Гущина, снегопад, длившийся много часов подряд, прекратился, с чистого неба в морозную хрупь воздуха пролился яркий негреющий свет солнца. Толстый покров снега сравнял деревянный тротуар с мостовой, и Павлик шел серединой улицы, убегающей в голубоватую, распахнутую бомбами пустоту.
Над низенькими домами возносились старые березы, они до стрежня улицы простирали свои могучие, выложенные снегом ветви. Павлик залюбовался толстенным, причудливо искривленным суком, снег, покорно следуя всем его изгибам, лежал на нем подобно огромному дремлющему удаву. Змеиное тело утолщалось к середине, будто там торчал непереваренный кролик, а маленькая, плоская голова с противной истомой прижалась к стволу. Изощрив свою фантазию над этим зрелищем, Павлик двинулся дальше.
Навстречу ему, занимая всю ширину улицы, неспешно двигалась группа высших командиров в генеральских папахах, в щегольских, отделанных кантом шинелях и брюках с лампасами. Павлик узнал командующего фронтом, его заместителя, начальника штаба, члена Военного совета. Он посторонился, давая дорогу, и сердце его сладко замерло: между командующим фронтом и начальником штаба, в барашковой папахе, в стянутой в талии шубе из мягкого сукна с меховым воротником, шел маршал Ворошилов. В первое мгновение Павлик подумал, что грезит наяву. Но нет, разве мог он спутать с кем-нибудь Ворошилова, он столько раз видел его на трибуне Мавзолея, на бесчисленных фотографиях и картинах! Чистое круглое лицо маршала было розовым от мороза, седоватая щеточка усов, как и седые виски, отливала легкой голубизной. Павлик вглядывался в эти с раннего детства знакомые черты человека, ставшего при жизни легендарным, человека, о котором он слабым, детским голосом пел одну из первых своих песен: «Ведь с нами Ворошилов, первый красный офицер»…
Ворошилов подходил все ближе, Павлик уже различал морозный парок дыхания, облачком вылетавший из-под голубоватых усов и оседавший на мехе воротника. И тогда, не зная, как выразить свой восторг, свою преданность, Павлик вытянулся что было силы и откозырял с никогда не дававшейся ему адъютантской лихостью. И все генералы дружно ответили на это приветствие, восхитив Павлика демократизмом армейского устава, по которому один техник-интендант 2 ранга может заставить откозырять себе десяток генералов. Ворошилов, занятый разговором с командующим, рассеянным и в то же время изящным в своей, десятилетиями выработанной, четкости движением коснулся рукой, затянутой в шерстяную перчатку, папахи над серебристым виском. Краешком глаза он на миг задел Павлика и, верно, угадал его душевное состояние. Маршал чуть повернул голову, его небольшие, светлые, серьезные глаза задержались на фигуре Павлика, и под усами что-то дрогнуло. То была не улыбка даже, а отблеск улыбки, предназначавшейся одному Павлику. Остальные генералы, верно, не заметили того короткого внимания, каким представитель Ставки подарил неизвестного молодого командира в белом полушубке. Но Павлик всем сердцем ощутил незримую связь, на мгновение протянувшуюся между ним и прославленным маршалом, и эта встреча показалась ему добрым предзнаменованием.