Проснулся Павлик от сильных толчков: машину подбрасывало, словно она мчалась по шпалам. Несколько секунд он не открывал глаз, стараясь понять, что же случилось, не проспал ли он какого несчастья. Машина мчалась во весь дух, и все, что было в ней непригнанного намертво, гремело, дребезжало, ухало, скрежетало.
Павлик открыл глаза.
— Что случилось? — спросил он, скрывая зевком тревогу.
— Под минный обстрел попали! — возбужденно ответил Шальнов. — Ох, и дали ж они жизни, товарищ техник-интендант!
— Не преувеличивайте, Шальнов, — сказал Павлик тоном бывалого воина, — если б по-настоящему дали, я бы проснулся…
Машина сбавила ход, наполнявший ее грохот утишился. Теперь Павлик был начеку, но хотя бы одна мина разорвалась на дороге! Так, без всяких приключений, добрались они до места назначения.
Дубково было занято нашими частями перед самым прибытием передвижки. У окраины деревни еще звучали выстрелы — там вышибали немцев, засевших в подвале разрушенной школы. Острый, селитряный дух — запах боя — плотно стоял в воздухе. Среди развалин на почерневшем снегу валялись трупы в зеленых шинелях. У Павлика разбегались глаза от обилия новых впечатлений. Вон пробежали два бойца, таща за собой пулемет «максим», за ними — девушка-санитарка с большой сумкой, колотящей ее по ногам; проскакал на коне очень картинный, какой-то ненастоящий командир в черной мохнатой бурке; маленький боец узбек в грязном маскхалате, с автоматом под мышкой, провел группу испуганно жмущихся друг к другу пленных; связисты тянули нитку; какие-то пожилые люди собирали среди развалин немецкие автоматы, пистолеты и другие трофеи; прошел раненый в руку сержант, он поддерживал простреленную руку здоровой и крыл фрицев в мать, в бога и душу; грохоча, промчалась полевая кухня, обдав Павлика вкусным запахом борща.
Неподалеку, возле большого блиндажа, толпились бойцы. Павлик, заинтересованный, подошел, протиснулся вперед. Дверь блиндажа распахнулась, и оттуда, размахивая листовкой, выбежал красивый белокурый обер-лейтенант, без фуражки, в щеголеватом голубом мундире, на котором поблескивал железный крест. Сердце Павлика сладко замерло: он сразу узнал листовку, которую делал вместе с Шидловским. Эта листовка, в серии фотографий с подписями, изображала путь немецкого солдата Ганса Мюллера от перрона Берлинского вокзала, в момент его прощания с женой и дочерью, до околицы Спасской Полести, где Шатерников заснял его распростертый на снегу труп. Дело было не в том, что он, Павлик, имел какое-то отношение к этой листовке. Нет, наконец-то увидел он своими глазами то, что было венцом их работы, ее оправданием, ее смыслом: немца, добровольно перешедшего на нашу сторону!
В невольном порыве Павлик устремился навстречу молодому офицеру, но бешеный окрик: «Назад! Вон из кадра!» — пригвоздил его к месту. Павлик растерянно оглянулся. Нацелившись ручной камерой «Аймо» на блиндаж, какой-то не в меру длинный, худой политрук, видимо оператор кинохроники, снимал эту инсценированную сдачу в плен…
Павлик одним прыжком подскочил к нему.
— Послушайте… вы!.. — проговорил он задыхаясь. — Кто позволил вам издеваться над нашей работой?..
Кинооператор не ответил.
— Снято! — крикнул он и опустил камеру. Затем с насмешливым видом обернулся к Павлику:
— Вам что-то не понравилось?
— Это профанация… — начал Павлик.
— Да неужто?.. Моя фамилия Ханов. Можете жаловаться, — и оператор вразвалку зашагал прочь.
Павлик подошел к пленному, взял у него из рук листовку и, скомкав, бросил в снег.
— Где ваша шинель и шапка? — спросил он по-немецки.
Пленный кивнул на блиндаж. По его красивому, осмугленному зимним солнцем лицу катились слезы. Он пытался удержать их, жмурился, порой быстро проводил рукавом по глазам, но ничего не помогало: старший лейтенант немецкой армии, как сопливый щенок, обливался слезами под насмешливыми взглядами советских бойцов.
Павлик думал: старший лейтенант оскорблен тем, что его заставили разыграть добровольную сдачу в плен, но оказалось, то было лишь каплей, переполнившей чашу страданий обер-лейтенанта Скузы, «самого неудачливого человека в мире», по собственным его словам.
Около трех часов провел Павлик в блиндаже с пленным, выслушивая его необычную повесть.
Большие связи и нежная дружба родовитой баронессы фон Шуленберг долгое время удерживали обер-лейтенанта фон Скуза вдали от фронта. Но внезапное и резкое охлаждение баронессы привело к тому, что обер-лейтенанта отправили на Восточный фронт. После трех месяцев адского существования на Волхове Скуза понял, что либо сойдет с ума, либо наложит на себя руки, и стал засыпать свою бывшую возлюбленную мольбами о помощи. В конце концов ее сердце дрогнуло, она откликнулась на этот страстный вопль самосохранения и обещала вызволить Скузу. И вот два дня назад пришел долгожданный вызов. Обер-лейтенанту сразу бы умчаться отсюда без оглядки, но его начальник, капитан Фрелих, из подлой зависти под всякими предлогами затягивал его отъезд. Он продержал его в Дубкове до самого боя, кончившегося для Скузы так печально. Единственным, слабым утешением послужило обер-лейтенанту то, что он своими глазами увидел, как осколком снаряда раскроило через капитану Фрелиху…