Скуза говорил о своих бедах с злобным цинизмом вконец отчаявшегося человека. Он винил в своей неудаче и капитана Фрелиха, и баронессу Шуленберг, и ее высокопоставленного мужа, и имперскую канцелярию с ее продажностью и волокитой, и весь гитлеровский государственный строй, прогнивший сверху донизу.
— Как я их всех ненавижу! — говорил пленный, сжав голову руками и раскачиваясь из стороны в сторону. — Жаль, что сорвалась съемка. Хорошая была бы им всем пилюля: Герберт фон Скуза добровольно сдался в плен!..
— Что же, мы дадим вам возможность выступить по радио.
Бледные губы обер-лейтенанта дернулись усмешкой.
— Я прекрасно понимаю, — сказал он, — что вы делаете это предложение отнюдь не из любезности.
— Отнюдь.
— Но я согласен, господин лейтенант. Мне все так омерзело, что я с наслаждением выведу на чистую воду всю эту сволочь!
— Похоже, вы не очень-то верите в победу Германии?
— Тот, кому наша кухня известна так хорошо, как мне, понимает, что о победе не может быть и речи. Сегодняшняя Германия похожа на орех с рождественской елки: снаружи позолота, внутри гниль. Гитлера все боятся и все обманывают. Обман и ложь, ложь и обман во всех звеньях государственной жизни! Каждый думает лишь о том, как бы спасти свою шкуру при окончательной катастрофе. Возможно, нас хватит еще на одно-другое усилие, на какой-нибудь наступательный рывок, но после этого неизбежно начнется развал…
Павлик с интересом смотрел на Скузу: похоже, этот обер-лейтенант действительно имел представление о вещах, скрытых от рядового боевого офицера.
— А этот, как вы выразились, рывок не может быть попыткой овладеть Ленинградом? — спросил Павлик.
— Ну, нет! — с полной убежденностью проговорил Скуза. — Сомневаюсь, сможем ли мы взять Ленинград, но за то, что мы не станем его брать, ручаюсь. Настолько у них еще хватает ума…
Это было что-то новое.
— Поясните вашу мысль, — сказал Павлик.
— Начать штурм Ленинграда — значит увязнуть окончательно…
— Но ведь ваша пропаганда без конца кричит, что вы вот-вот захватите Ленинград!
— Так это же для поддержания боевого духа, — усмехнулся Скуза.
— Вы и об этом можете сказать вашим солдатам?
— Пожалуйста! — Скуза пожал плечами.
Павлик протянул пленному блокнот и вечное перо:
— Я попрошу вас набросать вашу речь.
На Волховском фронте пленных еще не использовали в радиопередачах, и Павлик счел нужным запросить Елагина о предстоящем выступлении Скузы. Вскоре пришла ответная телеграмма: начальник ПОАРМа одобрил начинание Павлика.
Последующие дни бывший обер-лейтенант Герберт фон Скуза разъезжал в передвижке в качестве пятого члена экипажа. Его нервный, резкий голос широко разносился над немецкими позициями. Напрасно опасался Павлик, что с утратой первого острого чувства обиды на судьбу, досады и злобы на людей, которых Скуза считал виновниками своего плена, он потеряет вкус к разоблачениям. Ничуть не бывало: с каждым новым выступлением он все более раскалялся, вспоминал все новые примеры распада и разложения гитлеровской верхушки, лжи, обмана, честолюбивых происков, карьеристских ухищрений генералитета, оплачиваемых потоками крови немецкой молодежи, издевался над промахами и нелепостями геббельсовской пропаганды, над лживым туманом, которым задуривают мозги немецких солдат…
К сожалению, Скузу вскоре затребовал разведотдел армии, и Павлику пришлось с ним расстаться. Впрочем, он без труда нашел ему замену. Наступление продолжалось, каждый день прибывали новые пленные. В одной из партий оказался старший ефрейтор Рейнер, бывший рабочий-металлист. Рейнер работал на военном заводе и мобилизации не подлежал. Однажды он выразил сомнение в быстром и успешном окончании войны на Восточном фронте, кто-то донес на него, и Рейнера отправили на Волхов.