— Перестань, мы ж вместе!..
17
Вскоре Павлик лишился и Рейнера: его вместе с другими пленными отослали во второй эшелон для последующей эвакуации в тыл. Правда, уже на другой день поступила новая, большая партия пленных, и Павлик отправился к ним в надежде отыскать нового Рейнера. Он шел через вечереющий лес, вдалеке чиликали мины, глухо, будто из-под земли, татакали пулеметы, и эта мелодия передовой была ему ясна и понятна. Теперь Павлик знал, как звучат все инструменты в этом оркестре: он легко различал работу наших и вражеских пулеметов, безошибочно определял по звуку направление полета мины, не раз слышал жужжание и звонкий рикошет о ствол дерева автоматных пуль, побывал под артиллерийским огнем противника и пришел к твердому убеждению, что у человека на фронте существует только один выбор: бояться или не бояться. Он выбрал второе и чувствовал себя отлично. Лишь однажды довелось ему пережить мгновенный, панический страх, заставивший его, как зайца, безотчетно отпрыгнуть с дороги и повалиться лицом в снег. Открытой полянкой шел он в разведроту, вдруг послышалось дьявольское шипение, словно сорвались в полет тучи железокрылых птиц, и вслед за тем земля и небо раскололись на тысячи осколков. И тут Павлик впервые не совладал с собой. Уже лежа в снегу, он сообразил, что то был залп «катюш», накануне прибывших на фронт. Он засмеялся, отряхнул шинель и двинулся дальше…
В блиндаже, битком набитом пленными, все пошло как обычно. Ледок испуганного недоверия быстро растаял, молчание сменилось несколько возбужденной говорливостью. Отвечая на неизменные вопросы: что с нами будет? куда нас отправят? правда ли, что в Сибири стоградусные морозы? можно ли в лагере получить работу по специальности? — Павлик приглядывался к военнопленным, сам выспрашивал их о том о сем, пытаясь понять, кто лучше годится для его целей. И постепенно, как то всегда бывало, пленные, казавшиеся поначалу все на одно лицо, стали приобретать своеобразие личных черт. Сперва эти люди, равно небритые, немытые, с обожженными морозом лицами, в пилотках, натянутых на уши, и грязных, как портянки, шарфах, обрели для Павлика внешнюю индивидуальность: одни были молоды, другие стары, одни бодры и улыбчивы, другие унылы и кислы. Затем — и это всегда так бывало — четко вылепились несколько наиболее характерных фигур: толстяк, похожий на Ламме Гудзака; худой очкарик; рыжий, весноватый и востролицый фельдфебель, разительно схожий с доберман-пинчером. Вслед за ними вырисовывались и остальные пленные, обладавшие меньшей выразительностью. Затем к каждому подтягивалась биография. Уже Павлику становилось известно, что Ламме Гудзак был мастером на фарфоровой фабрике в Мейсене; очкарик — недоучившимся иенским студентом; спокойный, круглолицый обер-ефрейтор Шульц работал такелажником на судоверфи в Ростоке; рыжий, востролицый фельдфебель — оркестрантом дрезденской оперы; а трое молчаливых, державшихся особняком швабов — крестьяне…
Павлик остановил выбор на Шульце: с рабочим человеком, казалось ему, легче найти общий язык. Шульц придерживался, в сущности, тех же взглядов, что и Рейнер, хотя и высказывался более осторожно. Он считал, что победа могла быть одержана только блицем и что сейчас немецкая армия безнадежно завязла в просторах России. Когда же Павлик предложил ему выступить по радио, Шульц стал жаться:
— Не знаю, право, господин капитан, у меня в Ростоке семья, как бы это не отразилось на них…
Уговоры не помогали, Шульц продолжал колебаться, и тут рыжий фельдфебель Рунге сам вызвался выступить перед микрофоном. Павлика смущало лишь, что Рунге был из музыкантской команды, недавно в связи с большими потерями растасованной по стрелковым взводам. Ясно, у него не могло быть тесной связи в боевых частях. Но Рунге его успокоил:
— Не забывайте, господин лейтенант, что мои товарищи по музыкантской команде также услышат меня. А это люди развитые, у них есть кое-что под шапкой, и простые солдаты с ними считаются…
Соображение, что ни говори, основательное. К тому же Рунге был фельдфебелем, а престиж младшего командира стоял у немцев очень высоко. И все же Павлик колебался: Рунге был ему неприятен. С острым, ножевым профилем, рыжими, взбитыми надо лбом волосами, густо усеянный темными веснушками, с пронзительным и в то же время ускользающим взглядом голубых навыкате глаз, Рунге вызывал в Павлике глухое и неприязненное чувство. Павлик не верил в искренность Рунге, видимо, фельдфебель просто хочет выслужиться перед русским «комиссаром» и тем облегчить свою участь в плену. А все же, чем убеждать трусливого Шульца, не лучше ли воспользоваться услугами Рунге? Уж этот наверняка скажет то, что надо…