В наушниках царил полный хаос: немцы, опомнившись, лупцевали вдогон машине из спаренных минометов, легких орудий, пулеметов, автоматов. Уже за дубняком их нагнал шальной осколок и перебил заднюю покрышку. Машину сильно занесло, но водитель справился с ней и осторожно свел под бугор. Лавриненко, радист и механик выскочили наружу, чтобы помочь водителю сменить колесо. Теперь, под прикрытием склона, радиосолдаты были почти в безопасности. На лице Рунге подсыхали грязноватые полоски слез.
— Так как же все-таки, — обратился к пленному Павлик, — есть у вас мама и сестренки?
Пленный хмуро молчал.
— Говорите, Рунге, или я поверну машину назад!
— Нет у меня никого, — с трудом разжимая зубы, выдавил из себя пленный.
— Зачем же вам понадобилась эта выходка?
— Сам не знаю…
— Знаете, Рунге, отлично знаете — на случай, если Гитлер все-таки победит. А жаль, что у нас не разрешено расстреливать пленных, даже таких, как вы. Я с наслаждением всадил бы в вас пулю!
— Не надо так жестоко шутить, господин лейтенант! — с какой-то противной, болтающейся усмешкой отозвался Рунге.
— А впрочем, — раздумчиво, словно самому себе, сказал Павлик, — вдруг свершится чудо, и вы еще станете человеком…
Вернулся Лавриненко, зажимая обтирочными концами кровавую ссадину на тыльной стороне кисти. За ним поднялись в машину радист и механик.
— Задело осколком? — спросил Павлик.
— Да нет, — отводя глаза, ответил Лавриненко. — Домкратом прищемило…
— А у Волкова, — заметил механик, — все лицо стеклянной крошкой посечено.
— Ладно тебе! — сердито обрезал его Лавриненко, и Павлика поразила тонкая и трогательная деликатность этого хмурого, молчаливого человека. — Иной раз при бритье больше порежешься.
Машина дернулась и пошла, набирая скорость. Павлик поглядел в окошко — обращенная к нему щека водителя была словно охлестнута репьевой метелкой.
— Вы объяснили товарищам, что произошло? — тихо спросил он Лавриненко.
— Они и без меня понимают, грамотные…
— А с машиной что?
— Левое крыло с фарой сорвано, бампер погнуло, пробоина в кожухе, маленько крышу смяло. Жестянщику на день работы…
И верно, на следующий день к вечеру машина была отремонтирована, а еще через два дня истек срок их командировки, и радиосолдаты двинулись знакомой дорогой в обратный путь. На этот раз Павлик бодрствовал, и ему привелось испытать все прелести горловины: жестокий минный обстрел и бомбежку, не причинившие им, впрочем, никакого вреда. Да и не в новинку уже было это для Павлика…
Когда он переступил порог знакомого блиндажа и прозвучал обычный вопрос: «Как съездили?» — с его губ против воли едва не сорвались противные, исполненные хвастливого молодечества слова: «И дали же нам жизни!»
К истории с фельдфебелем Рунге Елагин неожиданно для Павлика отнесся очень серьезно.
— Какая досада, — сказал он с глубоким огорчением, — так хорошо все шло у вас!
— А в чем же моя вина? — удивился Павлик. — При использовании пленных в радиопередачах никак нельзя гарантировать себя от подобных случайностей.
— Все это так, но ведь тут же чепе! И хотя вы отлично вышли из положения, я все равно должен писать рапорт… Надо же было такому случиться!
— А вы не огорчайтесь так, Алексей Петрович, — улыбнулся Павлик. — Ну, влетит мне…
Больше они этой темы не касались. Когда пришло время возвращаться в Вишеру, Павлик почувствовал вдруг, как трудно ему расставаться с Елагиным. Вблизи этого человека им владело ощущение удивительной ясности, чистой и твердой силы. И Елагин казался взволнованным. Его высокие залысины порозовели, глаза излучали ласковый, чуть грустный свет.
— Пишите мне, Павлик, — сказал он. — Пишите все про вашу жизнь!
— Я скоро приеду, Алексей Петрович! — крикнул Павлик уже из машины, твердо веря, что это обязательно сбудется.
К вечеру они были дома. В редакции Павлик застал Кульчицкую, Беллу и шофера Тищенко, сжигавшего в печи бумажную «лохматуру». Белла вскинула на Павлика свои горячие глаза и сразу потупила; смуглые ее щеки порозовели, она низко склонилась над столом. Кульчицкая, сняв пенсне и близоруко щурясь, сказала:
— Вы приехали с передовой, милый Павлик? Что говорят там о ходе войны?
Павлик засмеялся:
— Там знают об этом еще меньше, чем здесь!
Толкнув дверь, Павлик прошел в другую комнату, где находилась типография.
— А, начальник — с боку чайник! — знакомо приветствовал его Енютин, он небрежно-точными движениями раскидывал по кассам использованный набор.
Петров чистил набор листовки на верстальной доске, у резальной машины возился незнакомый, черный, как жук, боец в гимнастерке без ремня и в разношенных кирзовых сапогах.